Хэлл на несколько дней уехал из Вашингтона. Рузвельт воспользовался его отсутствием и рискнул действовать без его совета. 12 июня он информировал Черчилля, что согласен на этот короткий испытательный срок, добавив: «Мы должны осторожно дать им понять, что не устанавливаем никаких послевоенных сфер влияния». Он отправил это послание, не посоветовавшись с Государственным департаментом и не известив Хэлла, когда тот вернулся в Вашингтон. Это вызвало замешательство и возбуждение.

Дело в том, что в тот же день Государственный департамент вручил британскому послу в Вашингтоне меморандум, который, как он полагал, президент предварительно одобрил и в котором снова перечислялись наши протесты.

Потом, 17 июня, по-прежнему не зная о послании Рузвельта к Черчиллю, Хэлл написал президенту, что, по его мнению, сейчас еще важнее, чем прежде, оспорить соглашение, поскольку в него, по-видимому, следует включить Болгарию и Югославию. Вместе с этим письмом он представил на рассмотрение текст другого послания, которое Рузвельту предстояло отправить Черчиллю. То, что произошло позже, не поддается никаким объяснениям. Президент, вероятно огорченный возникшим недоразумением, чтобы успокоить Хэлла, направил Черчиллю послание противоположного смысла. В нем он не только повторял обвинение в ошибочной политике, но и жаловался на британцев, поделившихся своей идеей с русскими, не выяснив предварительно нашего мнения по этому вопросу и так и не узнавших бы его, если бы русские не попросили их получить наше одобрение.

Британское правительство на самом деле, получив более ранний ответ президента, тотчас же сообщило русским, что принимает на себя основную долю ответственности. Черчилль понял это второе «несчастливое послание» так, что Рузвельт действительно расстроен необходимостью уступить; поэтому в следующем послании, отправленном 23 июня, он потрудился снова представить ситуацию таким образом, как он ее видел. Снова обрисовав оправдания своего шага, он в конце мягко заметил, что во всех этих ситуациях он просто борется за то, чтобы преобразить хаос в порядок, и постоянно держит президента в курсе дела. 27 июня президент дал простой дружеский ответ, и, казалось, их переписка по этому вопросу временно закончилась.

Но тогда и раздался голос советского правительства. Оно напрямую справилось у американского правительства о предложенном соглашении, прежде чем скрепить его печатью. Черчилль спорил со Сталиным, как и с Рузвельтом, сказав ему 11 июля: «Я хотел бы спросить, не согласны ли вы с тем, чтобы этот план был испробован в течение трех месяцев. Никто не сможет сказать, что он затрагивает будущее Европы или разделяет ее на сферы. Но мы можем обеспечить ясную политику в каждом районе, и мы будем сообщать другим все, что мы делаем. Однако если вы сообщите мне, что это безнадежно, я не истолкую это в дурном смысле».

15 июля Государственный департамент информировал советское правительство, что он уже согласился на трехмесячный испытательный срок, как полезный для военной стратегии, но это может привести к разделению Балканского региона на сферы влияния, и его это тревожит. Он выразил надежду, что не будет принято никаких мер, которые причинили бы вред сотрудничеству или были бы направлены против более широкой системы общей безопасности. Этот холодный ответ, может быть, побудил Сталина принять предложенный план. Затем, поскольку русские начали поддерживать коммунистические группы сопротивления в Греции, Черчилль на время затих.

Свою позицию относительно неожиданно возникающих ситуаций в Центральной и Восточной Европе американское правительство объясняло британцам и русским так:

1) в настоящее время американское правительство не считает нужным вмешиваться во внутренние дела этих стран и принимать решения об их границах;

2) оно против любого соглашения, которое устанавливало бы отдельные сферы влияния в этом регионе;

3) оно хочет, чтобы эти проблемы решались путем консультаций и совместных соглашений, основанных на некоторых общих принципах, подтвержденных в Москве;

4) все заинтересованные страны должны оставить свои притязания, основанные только или в значительной мере на их потребности в безопасности, а вместо этого приложить усилия к созданию будущей системы коллективной безопасности.

Черчилль, наоборот, утверждал: в некоторых из этих ситуаций, чтобы предотвратить гражданскую войну, хаос и беспорядки, которые влечет за собой коммунизм, важнее всего действовать твердо и не тратить драгоценное время на консультации; и при любых событиях вполне вероятно, что союзники, чьи войска сражаются в стране, будут господствовать на ее территории. Сталин не предлагал ничего; он, казалось, хотел или заключить сделку, или положиться на способность Советского Союза позаботиться о том, чтобы его интересы не пострадали.

Американское правительство отклонило не только любые соглашения, разделяющие мир или какую-либо его часть на отдельные сферы влияния, но и военные планы, обеспечивающие подобное разделение. Оно не хотело продолжать войну и терпеть потери. Кроме того, было в высшей степени сомнительно, смогут ли американцы и британцы остановить Советский Союз, если он действительно решит господствовать в Восточной и Центральной Европе. Скорее наоборот: оно считало, что военные меры политического значения, возбудив недоверие Советского Союза, заставят его усилить контроль и снова оказаться в изоляции. Поэтому американские власти не станут использовать свою армию, флот и воздушные силы в качестве средства воздействия на дипломатию. Вопрос о действиях американского правительства будет обсужден в ходе дискуссии о стратегии в Европе после вступления союзнических войск на континент.

Южная Франция или Италия и юго-восток?

Как только был взят Рим и плацдарм на севере Франции, Черчилль вновь поднял вопрос, продолжать ли запланированную высадку на южных берегах Франции (кодовое название «Драгун», позже измененное на «Энвил»). Он полагал, что новое название уместнее, так как его вовлекли в эту операцию силой. Эта операция, напомним, была отложена, чтобы обеспечить широту и мощь высадки в Нормандии и не ослаблять войска, оставшиеся в Италии. Однако недалек был тот час, когда, если не будет отменен прежний приказ, для этой операции необходимо будет отвлечь десантные суда от «Оверлорда» и дивизии от войск, находящихся в Италии. Не лучше ли, вопрошал премьер-министр, использовать эти боевые ресурсы против Германии не в ходе операции «Драгун», а в другом месте и иначе?

В начале июня Черчилль и британские начальники штабов набросились с этим вопросом на своих американских коллег и прекратили возникший в результате спор только за четыре дня до высадки на юге Франции. Они были убеждены в неэффективности операции «Драгун». Основываясь на оценках генерала Александера, они утверждали, что теми же средствами в Италии можно сделать такой мощный бросок вперед, что немцы будут вынуждены кинуть в прорыв дивизии, предназначенные для военных действий во Франции, и можно будет, осуществив высадку через Адриатику, двигаться по направлению к Вене и Венгрии. Они думали, что, когда будет осуществлено вторжение на полуостров Истрия, можно будет организовать крупное воинское соединение во взаимодействии с партизанскими группами Сопротивления в этом регионе, и немецкие силы там, во вражеской стране, окажутся в очень невыгодном положении. Это наступление с третьего направления, набирающее силу и имеющее целью соединение с советскими войсками, вызовет у немецких сателлитов потрясение и приведет всю немецкую оборону в полный беспорядок.