Линнея, нарушив представления о нем как об исторической личности и создав своего собственного Линнея. Так что я во многих отношениях отражаюсь в этом герое, как в зеркале.

Я с удовольствием отвечу и на вопросы о языке и стиле.

Но я хотел бы прежде спросить еще одну очень важную вещь. В этом романе как будто одна из мыслей повторяет по сути дела платоновскую философскую традицию: вещь без имени не существует. Имя — это уже и есть вещь.

Присваивание имен вещам — это и вправду главный момент в нашей культуре. Если для вещи нет понятия или имени, то и в жизни ее не существует. Чтобы ударить молотком, надо знать, что этот предмет называется молоток, надо сказать: «Дайте мне молоток». Должно быть понятие. Но присваивание имен носит принудительный, авторитарный, насильственный характер. Это вовсе не такой простой и мирный процесс. Это касается и людей, их имен, паспортных данных. Когда проходишь паспортный контроль, показываешь паспорт, тебя могут пропустить, а могут и не пропустить. Так же и то, как ты говоришь на языке, может сыграть решающую роль, если ты хочешь проникнуть в чужую культуру. Одно дело — поэтический аспект называния вещей, и совсем другое — суровая действительность. Мне нравится работать с обоими аспектами, с их противостоянием.

Жестокая сторона — вы имеете в виду тот момент в вашем романе, когда Линней теряет дар речи? Человек, который дает названия окружающему миру, не может членораздельно говорить.

Понятия могут быть жестокими и деструктивными, но утратить способность называть вещи именами — это настоящая катастрофа. Именно в этом и заключается глубокая ирония: человек, давший имена огромному количеству растений и животных, в конце своей жизни утратил память и способность говорить. У него началась так называемая афазия: нарушение речи из-за неврологических причин. Этой болезнью болеет шведский писатель Тумас Транстрёмер. Линней был первым человеком в истории, который описал это явление в «Вестнике Академии естествознания». В 1830–1840-х годах жил человек, который страдал такой болезнью. Он мог произнести только: «Ту-ти, ту-ти, ту-ти». И поскольку под конец жизни Линней частично утратил память и способность говорить, я наделил его теми же симптомами, которые описывает он сам. В моем романе Линней может произнести только: «Ту-ти, ту-ти».

Несмотря на всю комиксность формы, о которой вы говорите применительно к роману «Сад», такое впечатление, что роман строится как ряд стихотворений, из цепочки лирических отрывков. Таким образом, поэзия как будто вытесняет театр в этом романе.

Согласен, эта форма не похожа на планомерную, связную прозу. Она больше напоминает поэзию. Но и театральность здесь тоже присутствует. Это как бы сцены, которые разыгрываются на театральных подмостках, одни декорации сменяют другие. Это скорее поэтический метод: углубление в детали, которые не подчиняются иерархии, а играют равнозначные роли. Маленькое слово и большое слово одинаково важны и ценны. Не могу сказать, что эта книга является в чистом виде романом. Мне не нравится это понятие, оно довольно сомнительное. Люди спрашивают, проза ли это. В ней есть и поэтическое, и драматическое начало, а также элемент прозы.

Магнус, рядом с Линнеем прошла практически вся ваша жизнь. Почему вы так долго шли к этому замыслу? Или у вас и раньше были попытки написать о Линнее?

Мне кажется, я тянул до последнего, прежде чем стал писать о таком историческом персонаже. У людей есть определенные ассоциации с Линнеем, которые изменить почти невозможно. Долгое время мне казалось, что надо назвать его по-другому. Как угодно, только не Линней. В этом году мы празднуем 300-летний юбилей со дня рождения Линнея. Я немного боялся, что меня будут подробно допрашивать о Линнее, придется участвовать во всяких празднованиях. Но оказалось, что моего Линнея воспринимают скорее как литературного героя, чем как живого человека. В книге по-шведски я назвал его не Линнеем, а Линнеусом, чтобы показать, что это не Карл фон Линней. По-моему, мне удалось уйти в сторону от культа Линнея. В моей следующей книге я не собираюсь использовать исторические фигуры.

Несмотря на всю разницу между теми двумя романами, которые переведены на русский язык — «Братцы-сестрицы» и «Сад», — кажется, что два этих произведения непосредственно связаны друг с другом и их можно рассматривать как единое целое. Это впечатление ложное или нет? Или действительно существует связь — кроме стилистической?

Да, это родственные романы, они словно брат и сестра. В романе «Сад» есть несколько сцен, в которых Линней пытается спасти своих маленьких братьев и сестер от болезни и смерти. Эта же тема затрагивается в «Братцах-сестрицах». Хотя действие происходит в другое время, в семье аптекаря в Лунде. Старший брат пытается устроить своих братьев и сестер к себе на работу, он не хочет бросать их на произвол судьбы. Братская любовь, забота, теплые чувства, которые он к ним питает, — они становятся деструктивными, мешают. Братья и сестры вовсе не хотят быть с ним вместе, а он этого не понимает. В одной из рецензий критик написал, что маленькие братья и сестры вместе со старшим братом — это словно 10 пальцев на руках. Надо сложить руки вместе, чтобы сплотиться. Книга рассказывает о невозможности такого сплочения. В конце концов все расходятся в разные стороны. Когда я писал свой роман, я не думал об этом образе, но мне понравилась такая трактовка.

В вашей опере об Эммануиле Сведенборге вас в большей степени волнует Сведенборг-визионер или ученый? Чему она будет посвящена?

Сейчас я пытаюсь узнать больше о Сведенборге-ученом. О человеке, который рассматривал мир как сложный механизм, состоящий из разных частиц, волн, точек, лабиринтов, кругов. И в этом механизме он искал место, где находится душа. Я не собираюсь писать о Сведенборге, который исследовал человеческий дух, — во всяком случае, не собираюсь посвятить этому всю книгу. В ближайшее время я собираюсь придумать, каким языком будут говорить герои этой оперы. Есть такие выражения, которые трогать не стоит.

Магнус, место, в котором мы находимся, видимо, для вас чрезвычайно значимо. Можете ли вы вспомнить о каких-то значительных жизненных впечатлениях, которые связаны с этим местом, домом, с окружающим пейзажем? Может быть, есть какие-то места, особенно вам памятные, вокруг этого дома, помимо Линнеевского сада?

Вся эта местность — Стокгольм, Упсала, Сёдерманланд, Уппланд — где материковый лед повлиял на скалы, поля. Ледник покрывал всю Швецию, потом он отступил, и на этом месте смогла вырасти цивилизация. Сначала всю эту местность накрыло Балтийское море. Там, где сегодня простираются поля, луга и пашни,