— Ну вот и умница, — заключил беседу священник и начал приготовление к таинству, а затем и само крещение.

Император, затаив дыхание, следил за всеми его действиями с неизъяснимой печалью и особенно острым сейчас осознанием собственного одиночества и, что ли, потерянности какой-то, заполнившими его сердце.

* * *

«А все-таки жить тебе, раба божья Любовь, осталось не более земного часа», — подумал Император, глядя на пол тронного зала, где все еще сидело трехмерное изображение узницы. Священник закончил обряд и покинул камеру — и это сам Император нажатием кнопки распахнул перед ним стену, когда тот поднялся, чтобы уходить. Напоследок батюшка благословил Лею и, поцеловав ее в щечку, удалился. Теперь заключенная была одна. И жить ей оставалось не более земного часа. А через крохотные вентиляционные отверстия в камеру заключенной уже подавался не имеющий цвета и запаха газ, заставивший Лею, сладко позевывая, устроиться поудобнее, насколько это возможно на гладком полу, чтобы немного вздремнуть. Девушка думала, что это беседа со священником ее так утомила с непривычки. Император нажал на кнопку, и изображение исчезло, оставив сидевшего на троне Императора во всей полноте его одиночества.

Прошло всего десять танов, или по-земному около получаса времени, как Император готов был сообщить Лее и Володе о своем решении. Спящие пока пленники уже висели друг напротив друга, вмурованные в изменяемые стены возле его трона. Решение далось Императору не легко — в прошедшие дни он долго и напряженно вынашивал наилучший вердикт. Прежде всего Владимир, вызывавший своей довольно-таки героической судьбой симпатию Императора, и так уже вознагражден — он как-никак спас родную планету от самой страшной участи — от хокса. Лею, влюбленную в земного партизана, должно было порадовать то, что ее смерть будет не только быстрой и безболезненной, но еще и одновременной с гибелью любимого, да к тому же от руки самого Императора, не возбранившего ей даже принять веру своего мужа.

Пять дней назад, на радостях от прекращения мора, владыка Анданора подумывал было даже сохранить этим двум влюбленным жизни, но Ктор переубедил его — Император не смог не согласиться с его доводами касательно того, что нельзя проявлять излишнюю мягкость по отношению к губителям такого количества народа. Ведь как ни крути — если бы не эта пара, эпидемии бы не было. Семьдесят шесть тысяч пятьсот двадцать три анданорца — на самом деле или девять тысяч триста двадцать восемь — по данным статистики. И так и так — слишком много. Лею, конечно, тоже было жалко, она была весьма симпатичной девчонкой, — сейчас ее спящее обнаженное тело было вмуровано в стену ниже пояса, а также кистями рук и скальпом — Император придирчиво осмотрел ее, подойдя вплотную. Судя по выражению лица Леи, ей снился сейчас захватывающий и счастливый сон.

«Она симпатичная, — подумалось Императору, — даже жаль немного будет убивать такую. Но — предательница. Что поделаешь». А вот не будить ее еще немного Император был согласен. Тем более что повелитель Анданора припас ей еще один дар, который она, как потомственная аристократка, наверняка сумеет оценить. Император решил скрепить, ради ее великой любви к партизану, их брак своей печатью, сделав его законным. А подобное признание их отношений немедленно поднимало их на столь высокий уровень, что никто после ее скорой кончины не посмеет более судачить об их незаконном сожительстве, низводя аристократку до уровня шлюхи. Вот что значит АНОРЭ — любовь, переходя границы, становится опасной стихией, из-за нее теперь чуть было не погиб Анданор. Император, полюбовавшись немного красотой черт лица Леи, вполне платонически, к слову, полюбовавшись — ему самому с юности вполне хватало наложницы Тондры с колонии Карсанда, дикарки, лишь за пять лет сумевшей освоить анданорский, зато изобретательной и безудержной в любви, как и все карсандки, да к тому же безупречно сложенной и ослепительно красивой, — решил, что застрелит предательницу прямо в сердце, под левую грудь, шариком плазмы самого маленького диаметра, чтобы ее тело смотрелось столь же эффектно замороженным в фамильном склепе, как сейчас в стене. Также он решил подарить Лее на их с Владимиром похороны платье, расшитое бриллиантами, с глубоким декольте; земной партизан, после того как их брак будет узаконен, сможет занять свое место рядом с так любимой им Леей в ее усыпальнице. Сейчас же ничего не подозревавшая девушка тихонько, по-детски посапывала во сне, и Император, чтобы не испытывать к ней лишней жалости, неторопливо направился к землянину. Сейчас в тронном зале он был наедине со спящими пока пленниками — поездка к Священной Кулямбе с завязями плодов должна была начаться лишь через час по земному времени. Так что торопиться было некуда. Император подошел к спящему Владимиру.

Да, подумал он, это будет красивая легенда. О партизане с покоренной планеты, любовь которого к анданорской аристократке остановила страшную казнь возлюбленной, а прежде заставила его избранницу пойти на предательство. Но по своей безграничной милости Император, перед тем как собственноручно убить обоих, даровал их союзу законность, автоматически сделав Владимира членом древнего анданорского рода. Красиво и поучительно. И в меру мрачно — чтоб никому не повадно было идти на предательство, даже ради любви. Стингровая лихорадка в любом случае войдет в историю Анданора, так пусть же, вспоминая о ней, все будут оживлять в памяти и печальную, поэтичную историю любви и смерти этих двух, красивых и сильных, молодых людей. Если бы я даровал им жизнь, подумалось Императору, это было бы меньшей милостью, чем то, что я признал сейчас их брак законным. А хорошего, как известно, слишком много не бывает.

Император вновь подошел к Лее. Теперь девушка спала отрешенно и незаинтересованно, увлекавший ее сон явно окончился. Лея была не одета не потому, что так решил Император, — напротив, владыка Анданора и сам не любил слишком уж душещипательных, возбуждающих ненужные чувства сцен, просто так уж было принято в Империи, что все заключенные женского пола содержались в тюрьме обнаженными, чтобы эффективнее сломить их дух. Это только для несостоявшегося растерзания стинграми да вот и для сегодняшнего визита священника Лее выдавали, также в строгом соответствии традиции, короткое белое платьице. Император взял с золотого столика на резных ножках в виде изящно изогнувшихся змеек, выполненных из земного дуба, быстро вошедшего на Анданоре в моду, баллончик с пробуждающим газом и брызнул им сперва в лицо Лее, а затем — и на Владимира. Сам же опустился на трон и, не глядя на молодых людей и невидимый ими, принялся дожидаться их пробуждения.

Наконец, он услышал красивый, грудной голос Леи:

— Володенька! Милый! Ты жив?

— Лея? — донеслось до слуха Императора уже со стороны его правого монаршьего уха. — Здравствуй, любимая! Как ты прекрасна.

— Ты мне снился сейчас, — крикнула Лея уже более окрепшим голосом. — Словно мы с тобой переселились в какую-то прекрасную страну, где тебе не холодно, а мне не жарко и у нас свой маленький домик на берегу речки. Мы с тобой так смеялись в моем сне, нам так хорошо было с тобой!

«Не зря я дал ей подольше поспать», — удовлетворенно подумал Император.