его лбу разгладились, и он улыбнулся. Мужчина тоже никогда еще не улыбался так.

Некоторое время они лежали не шевелясь.

— Ребенок, — сказал Важа.

— Как долго мы ждали этого дня, Важа, — сказала Галина.

— Он настал, Галина. — Важа замолчал и вновь нахмурил брови. — Не вовремя пришло к нам счастье, Галя.

— Не говори так, Важа.

— Не вовремя оно пришло, Галя.

— Не надо, Важа.

Море вздыхало. Запах моря и горячей ночи проникал в окно.

— Может, он родится ко дню открытия канала? — сказала Галина.

— Галя!

— Что, Важа?

— Горькие думы не дают мне покоя, Галя.

— А ты постарайся отмахнуться от них.

— Нам, видно, не суждено открыть канал.

— Не говори так, Важа, — попросила Галина.

— Война стучится в дверь.

— Боже упаси нас от войны!

— Бог не избавит нас от войны, Галя. Война стучится к нам в дверь, — повторил Важа.

— Не думай о войне, Важа. Давай подумаем о нашем ребенке, — попросила Галина.

— Я не желаю думать о войне, — сжал руку жены Важа.

— Думай о нашем ребенке, Важа. — Но и сама Галина не могла не думать о войне.

— Война вот-вот начнется, Галя, — сказал Важа. — Мне, наверное, не придется увидеть ребенка.

— Не надо так, Важа.

— Мне не хочется об этом думать, Галя.

В это время всегда мимо берега проплывала лодка рыбаков. Один из них всегда пел сильным хриплым голосом одну и ту же песню.

Нанайя, как горько,

Когда ты лежишь,

Но тебе не спится;

Никак не можешь забыть,

Что ты ждешь, но она уже не придет.

Но еще горше оказывается то,

Что ты любишь, а тебя бросили,

Лучше умереть, чем знать,

Что твоя любимая

Нашла себе пристанище в чужом сердце.

Никогда раньше не прислушивались Важа и Галина к словам этой песни, никогда не задумывались о ее содержании. Только сейчас дошли до них горечь и печаль рыбачьей песни.

— «Что ты ждешь, но она уже не придет», — повторил Важа. — Это, наверное, очень тяжело, Галя.

— Очень тяжело, Важа, — отозвалась Галина и сжала руку мужа. — Боже упаси нас от войны, Важа.

Важа не сказал больше, что бог не избавит их от войны. Так лежали они молча и смотрели на луну. Луна сверкала необычайно ярко. Тучи, бегущие от моря, неодолимо стремились к луне.

Галина и Важа затаив дыхание смотрели, закроют ли тучи луну или пройдут мимо.

Тучи стремительно неслись к луне.

Галина закрыла глаза. Она и сама не знала, почему это сделала.

Важа не сводил глаз с тучи.

Туча как будто уже миновала луну, но неожиданно от нее оторвалось черное крыло и закрыло луну.

Тень легла на лица Галины и Важи.

Галина вздрогнула.

«Бог не сможет избавить нас от войны», — подумал Важа.

Они лежали, крепко сцепив руки.

Галина боялась открыть глаза.

Важа, не отрывая взгляда, смотрел на луну, плотно закрытую тучей.

«Бог не сможет избавить нас от войны», — в который раз пронеслось в Важином мозгу.

Ция и Цисана, прислонясь к подушкам, сидели в своих постелях.

В комнате было жарко. Дыхание моря не доходило сюда.

Лунное сияние освещало их полуголые смуглые плечи, грудь и бледные лица. Печаль и испуг сделали их лица необычайно красивыми и нежными. Их черные глаза, ничего не замечая, уставились в одну точку.

— Куда мы денемся, если вдруг начнется война, Цисана? — сказала Ция, и слезы подступили к ее глазам.

— Не знаю, Ция, боже упаси нас от войны, — тихо отозвалась Цисана.

— Если меня пустят, я пойду на фронт вместе с Учей, — сказала Ция.

— И я бы пошла с Антоном, но вряд ли нас возьмут.

— Но почему? — спросила Ция. — Чем мы хуже мужчин? И воевать мы будем не хуже! Куда Уча, туда и я.

— Женщин не берут в армию, Ция, — уткнувшись головой в подушку, проговорила Цисана. Слезы мешали ей говорить. — Но мы можем пойти медсестрами, Ция.

— Ну, чего ты плачешь, перестань, прошу тебя, перестань, — сквозь слезы уговаривала Ция подругу. Потом, не выдержав, и сама уткнулась лицом в подушку.

Вот так и лежали они, уткнувшись в подушки, и плакали горько, навзрыд.

Туча совсем закрыла луну, и тень от нее лежала на подушках.

После месяца нескончаемых дождей наконец-то наступило вёдро. Но, на беду, началась засуха. Земля, лес и море тонули в горячем мареве. Воздух застыл и сгустился, пропитанный морской влагой. Земля вся высохла, потрескалась и окаменела. Даже лопаты сванов с трудом, нехотя врезались в ее иссохшую твердь.

Сваны работали на рытье коллекторов. Их разделили на бригады. Джансуг Гуджеджиани, Георгий Чартолани, Кижи Гардапхадзе, Адиль Чегиани и Циок Авалиани оказались в одной бригаде.

Тревога, вызванная приближением войны, охватила рабочих. Одни разочаровались, потеряли веру в дело, которым занимались: зачем, мол, стараться, если все равно будет война; мы из кожи вон лезем, чтобы закончить канал, а война — один удар, и нет твоего канала. Другие поговаривали о возвращении домой. Но и тех и других сдерживали чувство стыда и робкая надежда: авось пройдут грозовые тучи и все пойдет по-прежнему.

Во всех массивах только и было разговоров что о войне.

Больше других переживали сваны. Ведь их оторвали от родных гор, от своих очагов, от семей и родственников.

Циок Авалиани был настолько возбужден, что, найди он попутчика, только бы его и видели.

— Я ради вас лишь и остаюсь, — сказал он однажды Джансугу Гуджеджиани и Кижи Гардапхадзе.

— Ради нас ты даже водку не пьешь, Циок, — пошутил всегда веселый и неунывающий Георгий Чартолани.

— Не пойму, на что вы надеетесь, зачем работаете? Или совсем ослепли-оглохли?