опубликовало «Белую книгу», где операция «Барбаросса» характеризовалась как превентивное нападение. Фриче признал, что доказательства «Белой книги» были «недостаточны». Тем не менее он заявил, что поверил им, потому что для Германии было бы «абсурдно» начинать войну против Советского Союза, уже воюя с западными державами[1163].

Чтобы опровергнуть заявления Фриче, будто он не призывал немецкий народ к насилию, Руденко представил показания трех высокопоставленных немецких офицеров: генерал-фельдмаршала Фердинанда Шёрнера, вице-адмирала Ханса-Эрика Фосса и генерал-лейтенанта Райнера Штаэля. Все трое (как и Фриче) были в списке военных преступников, которых Молотов и Вышинский изначально предлагали отправить в Нюрнберг; они все еще находились в заключении в Москве[1164]. Фосс, бывший флотский офицер связи в гитлеровской ставке, показал, что Фриче возбуждал ярость в немцах после поражения в Сталинграде, рассказывая о советских планах уничтожения немецкой нации. Штаэль, один из самых безжалостных генералов Гитлера, подтвердил эти слова и заявил, что Фриче призывал немецких солдат совершать зверства против советских мирных жителей. Шёрнер, главнокомандующий сухопутными войсками на финальном этапе войны (начало мая 1945 года) и одно время начальник Национал-социалистического штаба оперативного руководства сухопутных сил вермахта (март 1944 года), утверждал, что Фриче в своих радиопередачах намеренно обманывал немецкий народ. Фриче объявил эти показания «нонсенсом». Его адвокат указал, что эти утверждения наполнены советским жаргоном, намекнув, что сомневается в их аутентичности[1165].

Международная пресса слабо освещала руденковский допрос Фриче. С другой стороны, советские газеты пространно цитировали признания Фриче и показания офицеров[1166]. Хотя советское обвинение столкнулось в Нюрнберге с трудностями, Москва благодаря тотальной цензуре печати могла контролировать сюжеты, распространяемые среди советского населения. Возможно, это несколько утешало советских руководителей, которые готовились к предстоящей схватке.

В субботу 29 июня, когда завершилась защита Фриче, судья Лоуренс объявил, что с утра понедельника Трибунал начнет заслушивать показания трех свидетелей защиты и трех советских свидетелей по катынскому эпизоду. Он объяснил, что Трибунал ограничивает количество свидетелей и не будет рассматривать никаких других доказательств с обеих сторон, потому что Катынь – «второстепенный факт», и ей не следует уделять слишком много времени[1167]. Горшенин послал Лозовскому в Москву срочную телеграмму, прося его организовать немедленную доставку советских свидетелей из Берлина в Нюрнберг на военном самолете[1168]. Схватка за Катынь приближалась.

Ил. 43. Лев Смирнов представлял советское обвинение в судебной схватке за Катынь. 1945–1946 годы. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Национальной администрацией архивов и записей, Колледж-парк

Советское обвинение в судебной битве за Катынь должен был представлять Лев Смирнов. Он имел репутацию одного из самых способных судебных ораторов СССР и был включен в советскую делегацию в Нюрнберге в декабре, после того как произвел сильное впечатление на советских руководителей в роли обвинителя на советском процессе против военных преступников в Смоленске[1169]. В феврале он представил в МВТ ключевые доказательства советского обвинения и произнес вдохновенную речь о преступлениях против человечности. Из всех советских обвинителей он лучше всех умел импровизировать. Но все-таки ранее ему редко доводилось противостоять в публичном суде настоящим противникам, таким как Отто Штамер. Смирнов понимал важность и опасность данного конкретного момента процесса, полностью сознавая, что советское обвинение может полагаться только на себя. Западные обвинители, которые с самого начала проявляли недовольство включением Катыни в Обвинительное заключение, будут наблюдать за этим этапом процесса со стороны.

Советское обвинение и немецкая защита избрали разные стратегии, что было видно по их выбору свидетелей. Все три штамеровских свидетеля были офицерами, служившими близ Катынского леса осенью 1941 года: полковник Фридрих Аренс (названный в отчете Бурденко исполнителем убийств), лейтенант Райнхард фон Айхборн и генерал-лейтенант Ойген Оберхаузер. Комиссия Политбюро по Нюрнбергскому процессу, напротив, решила выбрать трех профессионалов. Борис Базилевский, астроном, профессор Смоленского государственного педагогического института и заместитель бургомистра Смоленска во время оккупации, произвел хорошее впечатление, когда Лозовский представил его западным журналистам в январе 1944 года. Доктор Марко Марков (судмедэксперт в организованной немцами Международной комиссии по Катыни) и профессор Виктор Прозоровский (судмедэксперт в комиссии Бурденко) могли подтвердить советскую версию о времени совершения убийств[1170].

Для обеих сторон почти все зависело от установления момента, когда было совершено преступление. Международная комиссия по Катыни, чей отчет Марков был призван дискредитировать, датировала убийства мартом – апрелем 1940 года, до того, когда немецкие войска вторглись в Советский Союз и заняли этот регион. Комиссия Бурденко датировала их осенью 1941 года, возложив вину на 537-й инженерный батальон группы армий «Центр» вермахта.

Утром в понедельник 1 июля Штамер вызвал своего первого свидетеля. Советская переводчица Ступникова впоследствии вспоминала, что была охвачена тревогой – ведь она знала, что малейшая ошибка в переводе может привести к катастрофе[1171]. Аренс, высокий и элегантный мужчина средних лет, начал свои показания с того, что признал, что командовал 537-м полком связи, который в отчете Бурденко неправильно назвали «537-м инженерным батальоном». Этот полк отвечал за связь между группой армий «Центр» и соседними соединениями. Полк Аренса начиная с сентября 1941 года располагался в «маленькой Катынской роще» внутри Катынского леса, а его штаб-квартирой служил «днепровский замок» (дача НКВД) на южной окраине леса. Установив эти факты, Штамер немедленно отвел советские обвинения в адрес Аренса: оказалось, что Аренс занял командную должность в районе Катыни только в конце ноября 1941 года – намного позже заявленной даты массовых убийств. Затем Аренс показал, что не слышал ни о каких приказах из Берлина о расстрелах польских офицеров и не отдавал подобных приказов сам. Когда Штамер спросил о сообщениях советской стороны, что той осенью в Катынском лесу часто слышались выстрелы, у Аренса был наготове ответ: его полк часто практиковал оборонительные маневры[1172].

Карта 4. Граница продвижения немецких войск в СССР на 1 октября 1941 года

Затем Аренс рассказал суду, как он обнаружил могилы в Катынском лесу. Той зимой, «в конце декабря 1941 или начале января 1942 года», один из его солдат указал ему вдали на покрытый снегом бугор с березовым крестом. В следующие месяцы до Аренса доходили слухи от его солдат, будто бы в этих лесах проводились массовые расстрелы, но он посчитал это невероятным. Затем в начале 1943 года, охотясь в лесу за волком, он набрел на тот бугор; его верхушку разгребли волки, а вокруг валялись кости, оказавшиеся человеческими. Вскоре после того как Аренс доложил о своем открытии, немецкие судмедэксперты вскрыли могилу и нашли