— Аль не признаете, Марья Тимофеевна?

Хозяйка с тазом, полным белья, подслеповато прищурилась:

— Василий Петрович?

— Он самый, — улыбнулся Скиф.

— Принимайте гостей, — сказал Засечный. Он повсюду был как дома.

— А батюшка наш на службе в церкви.

— Надолго? — спросил Скиф.

— Да, должно быть, скоро и отпоют свое.

У Марьи Тимофеевны каким-то счастьем лучились глаза, как это бывает с беременными немолодыми женщинами.

— Мирослав-то наш Станиславович — снова батюшка! — с утешением в голосе произнесла она. — Владыка их простили и из запрета вывели.

— А когда он по мирскому понятию батюшкой станет? — улыбнулся, скашивая глаза на ее живот, Засечный.

— Да к весне нужно ждать.

— Мы пойдем к нему в церковь, — сказал Скиф, видя, как Засечный потирает руки и присаживается к столу.

Мирослава они отыскали в небольшой церквушке. Засечный снял лыжную шапочку, истово перекрестился и с любопытством посмотрел на Скифа.

Тот сначала потупился, сплюнул три раза через левое плечо, потом снял кубанку, поднял глаза к крестам на куполе и неумело осенил себя крестом.

— Через правое плечо у нас крестятся, — проворчал Засечный.

— Могу и через правое.

— Тебе хоть левой ногой, все одно.

Скиф попробовал перекреститься еще раз — получилось. Рядом стояли бабки-богомолки и с живым любопытством взирали на чернявого новообращенца. В церкви еще шла служба.

Дьякон громовым басом читал Евангелие. Слабенький хор жался в правом углу от алтаря. Дьякон провозгласил что-то непонятное Скифу, но очень громко. Двое священнослужителей вышли из царских врат и прошлись с кадилами по церкви. Курили ладаном на прихожан.

Среди них размахивал кадилом и Мирослав.

— А я-то думал… — разочарованно протянул Засечный. — Мирослав-то наш дьячок, хоть для нас он все равно поп.

— А в чем разница? — спросил Скиф.

— Тебе с ходу в такие вопросы не въехать. Короче — на побегушках, как адъютант у генерала.

— Второй Алексеев тоже мне нашелся.

— Ага, с моей рожей в монастырь только…

Проходя мимо, «отец» Мирослав лишь поднял на них глаза и мимоходом бросил: «Ждите меня дома».

Волк послушно ожидал их у выхода из церкви, испуганно прижав уши. Скиф распахнул дверцу «Мерседеса»:

— Прыгай, Волк! Грязи только не нанеси на лапах.

— Говорила ж тебе хозяйка — жди дома, — сказал Засечный, заводя машину.

— В церковь хотелось войти.

— Ничего там интересного нет, все по-старому.

— Тебе ничего, а мне в диковинку, — огрызнулся Скиф.

— Третий Алексеев выискался, — хмыкнул Засечный. — Только дикий.

Ждать пришлось недолго. Вернулся хозяин и встретил их хлебом-солью, только вот Волка дальше сенцев не пустил:

— Негоже зверю под образами.

Скиф порывался рассказать, зачем они приехали, но Мирослав остановил его:

— То, что приехали, не удивительно мне. С утрева знал, что приедете. В моем сне все о том было сказано.

— В каком еще сне? — вытаращился на него Скиф.

— По осени сон меня вещий посетил. Полностью его вспомнить никак не могу, а таки все дела по нему делаются…

Засечный выразительно крутанул пальцем у виска:

— Еще один малахольный со снами!.. Ты лучше о деле послушай.

Но Мирослав тяжело вздохнул и, обратив свой взор к иконам, принялся за молитву.

Потом все чинно хлебали деревянными ложками из деревянных чашек. Только после этого позволил им хозяин говорить о деле.

Он слушал рассказ Скифа и согласно кивал головой, будто заранее знал, о чем он дальше расскажет, и, заметно волнуясь, теребил отросшую бороду.

— Дело ваше трудное и кровушкой помеченное, — вздохнул он, выслушав рассказ до конца. — Только зря вы от помощи разбойника Ворона отказались. Был этот разбойник в моем сне том треклятом.

— Поехали с нами, Мирослав, — сказал Засечный. — Покажешь дорогу к обители монаха Алексеева.

— Какой он тебе монах — даже не послушник еще! Худо ему — ветром качает. Таких только перед смертушкой постригают.

— Вот это номер! — присвистнул Засечный и тут же сам перекрестился на иконы. — А нам он живой и здоровый на дело нужен.

— Вы бы рассказали еще раз толком, не так путано.

Скиф быстро пересказал ему историю с похищением и спросил:

— А тебе полковник Чугуев не звонил?

— С чего бы ему звонить, когда я таких не знаю.

— Во-о, номер! — удивился Скиф. — А кто тебя направил к нам в поезд, когда из Одессы в Москву ехали?

— В Одессу я ездил по делам монастырским. В тамошней консистории один благочинный батюшка попросил меня оказать конфиденциальную услугу русским братьям, возвращающимся с полей сербских.

— Так я и поверил, все попы — гэбэшники, — брякнул Засечный и снова перекрестился. — Без разрешения чекистов они даже в колокола не бухнут.

— Зря вы так, — скосил на него кроткий взгляд Шабутский. — Весь мой род был православный, я же говорил вам. Мужчины шли всегда в монахи или священники. Нашему роду разрешения властей не требовалось.

— Ну ладно, не ко времени ты, Семен, затеял этот разговор. Поехали, Мирослав, к Алексееву. Повидаемся хоть напоследок, может быть. Нам бы еще парочку людей, мы бы всю Украину прочесали. Был у нас казак Лопа, да где его теперь искать.

— А зачем его искать? В Почайске их последняя предмосковная станица, он почти всегда там с казачками гуляет. Я его на прошлой неделе видел. Его ребята мою православную типографию и воскресную школу теперь на охрану добровольно взяли. И монастырь в обиду не дают.

Завидя, что гости так быстро собираются в дорогу, Марья Тимофеевна даже руками всплеснула:

— Вы только батюшку моего никуда не завезите. В молодые годы он горазд был на приключения. Грех нерожденное дитя сиротить.

— Вернем его вам в целости и сохранности, вашего отца и батюшку, — сказал Скиф.

— Его дело кадилом махать, а не пистолетом, — добавил Засечный.

— Ох, беда прямо! Он у меня такой, что и с пистолетом управится.

После церемонного прощания с хозяйкой они выехали по кривым улочкам опять к мосту. Цыганята-мойщики снова набежали, как мухи на мед.

* * *

На что уж была тиха Калуга, а в Почайске на окраине просто уши закладывало от тишины.

Лопа запросто, по-казацки, дрых себе на сеновале, несмотря на зиму, пусть даже не слишком морозную. Его с трудом растолкали.