горы за травами, которые очистят организм её сына от яда сётю и снизят жар. Ничего серьёзного его жизни не угрожало, но лучше иметь травы под рукой, чтобы помочь ему в следующий раз. Хана, кажется, не поняла и половины, но усердно кивала, со всем соглашаясь. Поход Ицуки решил не откладывать, а потому отказался разделить со всеми ужин, взял в дорогу пару рисовых лепёшек и флягу с водой. На выходе из деревни его догнала Саю и протянула одну из своих новых кукол.

– В горах много злых духов, – сказала она, дёргая Ицуки за рукав. – Бабушка разрешила отдать вам одну тиогами-нингё, чтобы было не страшно. Я одну всегда беру спать. И она меня сторожит.

Ицуки вежливо улыбнулся и принял подарок. А Саю покраснела до самых ушей, оглянулась на дом, где на крыльце стояла бабушка, дёрнула Ицуки за рукав сильнее, призывая наклониться, и быстро-быстро зашептала:

– Вы же ещё меня покатаете на спине? Бабушка строго-настрого запретила спрашивать, но…

– Саю! – крикнула Рико. – Хватит досаждать господину! Давай домой!

Саю подпрыгнула от страха, дважды поклонилась, чуть не упав, и побежала, сверкая пятками, обратно к бабушке. Ицуки махнул Рико рукой и, посмеиваясь, ушёл.

Почти неделю Ицуки провёл в горах, разыскивая травы. Он решил набрать пучков впрок, чтобы жителям хватило запасов на долгий срок. Складывал в бамбуковое лукошко корешки и соцветия от жара, бессонницы, несварения желудка и болей в печени. В это время года выбор был небольшой, но это не беда, просто придётся вернуться сюда по весне – хорошо, что до неё осталось совсем немного времени. А ещё можно будет раздобыть в столице семена женьшеня и посадить в деревне. Женьшень – растение очень полезное. И настойки на нём получаются что надо. Ицуки даже удалось найти жёлтые цветы хахако-гуса, которое в этом году решило зацвести раньше срока.

Наполнив лукошко доверху и успев подсушить часть трав над костром, Ицуки положил на травы подаренную куколку, закрыл лукошко крышкой и отправился обратно в деревню. Спустился с гор, поднялся на холм, с которого открывался замечательный вид на деревню. И остановился в замешательстве.

В лоне рисовых полей лежали сгоревшие дотла минки. Чернота хворью расползалась по округе со следами сотен ног и копыт на раскуроченной земле. Вороны, подъедавшие остатки былого пиршества, испуганно взметнулись, когда Ицуки вошёл в деревню. Чёрные тела, белые кости, всё ещё витавший в воздухе запах гари, смешанный теперь со сладким запахом разложения. Не осталось ни цветущих камелий, ни дома старосты, ни дома Ханы, и их самих не осталось. Убежище, которое Ицуки лелеял в своём сердце, жестоко уничтожили.

Ицуки опустил взгляд на мёртвого бушизару, в которого кто-то успел вонзить вилы в отчаянной попытке защитить свой дом. Среди пепла дома старосты Ицуки увидел три обгоревших тела. Они так и застыли, обнявшись. Два взрослых защищали своими телами кого-то очень маленького. Ойси, Рико и маленькая Саю.

Лукошко упало на землю, ненужные больше травы разметались, и их тут же забросало пеплом. Пепел лёг и на бумажную тиогами-нингё, удивительно белую на фоне бескрайней черноты. Ицуки взглянул на цепочку следов, уходящих на север. Он отставал от войск на несколько дней. Если поторопиться… нет. Ицуки вернулся взглядом к дому Ойси – сперва надо достойно проводить их в Ёми.

Ицуки поднял куклу с земли, осторожно стряхнул с неё пепел и бережно убрал в рукав. В конце концов, убежать у него не получилось.

Глава 46. Три генерала

В темнице пахло кровью и мочой. Садако лежала на каменном полу, свернувшись калачиком. На ней не было одежды, и Мико удивилась, насколько она худая и тонкая – можно было пересчитать все рёбра, тазовые кости выпирали, а бугры позвоночника выглядели жутко. На правой руке не осталось ногтей, лицо распухло, и изо рта тянулась розовая нить слюны. На полу лежали белые горошины зубов. На предплечьях виднелись мелкие порезы, покрытые волдырями, будто что-то разъедало их. Генерал Хоку знал своё дело, Мико начало трясти от одного взгляда на измученную Садако. Она мысленно убеждала себя, что у них не было другого решения, что они не могли ждать, пока Садако соизволит поболтать, и ненавидела себя за каждую из этих мыслей. Ненавидела настолько, будто своими руками вырывала Садако ногти.

– Пришла поглумиться? – прошепелявила Садако, поднимая на неё покрасневшие глаза, и изо рта её пролилась скопившаяся кровь.

Мико думала, что справится, но ошибалась. Она только успела выйти из камеры, прежде чем её вывернуло прямо на стену в коридоре. Садако то ли засмеялась, то ли закашлялась. Мико выпрямилась и прильнула лбом к холодному камню, чтобы хоть немного прийти в себя. Всё это время она прижимала к груди деревянную коробочку с рисом и рыбой и теперь казалась себе ещё более мерзкой. Она хотела принести Садако еды, как будто этот жест сделал бы её лучше. Как будто смыл бы с неё кровь, а с Садако – следы пыток.

Мико посмотрела на тёплую коробочку. Раньше она и представить бы себе не смогла, что тэнгу будут называть её госпожой и пытать её пленников. Что у неё вообще будут пленники и десятки трупов за спиной. Раньше… Мико вздрогнула и закрыла лицо ладонью. Как раньше уже никогда не будет. Не после всего, через что ей пришлось пройти и что потерять. Но – Мико сжала коробку дрожащими руками – она должна попытаться сохранить в себе хоть что-то человеческое, хоть что-то, чего не будет страшиться при взгляде в зеркало. Раньше Мико боялась своего шрама, теперь её пугали шрамы, которые она оставляла другим. Их становилось слишком много. Хотя, если подумать, возможно, даже один – это уже слишком.

Мико не знала, сколько простояла в коридоре, собираясь с силами, но в конце концов всё же вернулась в камеру. Присела на корточки, поставила коробочку на пол, развязала шёлковый узелок и сняла крышку. Она решалась слишком долго – рис успел остыть.

– Можешь есть? – спросила Мико бесцветным голосом.

– Я не ем рис. – Садако не пошевелилась, только мелко дрожала.

– Думаешь, время привередничать?

Садако подняла на неё измученный взгляд.

– Я не ем рис, потому что от обычной человеческой еды мне плохо. Я уже тут обделалась, хочешь, чтобы ещё и заблевала?

Мико вздохнула, чувствуя себя глупо. Она даже не подумала о подобном.

– Тогда что ты ешь?

– Людей, крыс. В основном крыс. В рёкане иногда пила кровь служанок, которых мамаша наказывала. –