свалилась мне на голову! И Елена-Святослава, верно, станет такой же, задатки есть».

Окончив трапезу, Лев поднялся на верхнее жило в горницу. Надо было писать грамоту чешскому королю, своему шурину. Он собирался послать за Калистратом, когда в палату явились Елишка и Гертруда.

Шустрая богемка сходу запрыгнула к нему на колени.

— Я буду писать грамоту брату вместе с тобой! — объявила она.

— Девочка ты моя милая! — Лев невольно расхмылился. — Да как ты скажешь, так и будет. Вместе, так вместе. Вот придёт дьяк мой, Калистрат, втроём и обмыслим, что написать.

— Сбрей свою колючую бороду! — капризно потребовала дочь Отакара. — Она такая противная! Вот я ночью подкрадусь и обрежу её ножницами!

— Перестань! — отмахнулся от неё Лев. — Тоже мне, игрушку сыскала.

При герцогине ему не хотелось ни о чём говорить с юной женой, но бойкая девчонка вдруг обвила руками его шею и стала со страстью целовать в морщинистые щёки.

— Обожди! Прекрати! — Слова были тщетны. Лев грустно смотрел па усмехающуюся Гертруду.

Наконец, ему удалось отстранить от себя громко хохочущую принцессу и усадить её па скамью рядом с собой.

— Вы обещали дать мне волость, принц, — напомнила Льву строгим голосом герцогиня фон Бабенберг.

— Ничего я не обещал! — зло отрезал Лев.

«Ни села не дам этой попрошайке!» — решил он и вслух сказал так:

— Я чту память моего несчастного брата Романа и я согласен кормить вас. Но волости вам не дам. Вы — моя гостья, и не более того! И нечего нам здесь судить да рядить! Не столь я богат, чтобы земли свои раздавать кому ни попадя!

Герцогиня обиженно хмыкнула.

— Бывали ли вы в Холме, дорогая герцогиня, стояли ли перед гробом своего мужа, ставили ли свечи за упокой его души?! — продолжал, распаляясь, Лев. — Нет, не бывали, не ставили! Вы сразу же явились ко мне — выпрашивать, клянчить, как нищая на паперти! А вам первым делом надо было посетить могилу Романа. Наверное, вы даже и не знаете, где он похоронен?!

Гертруда закрыла лицо руками, разрыдалась громко, запричитала жалобно:

— Не заслужила я укоров таких! Вдовица я убогая! Бедная, несчастная! Зачем обижаете меня словами гневными?! Как помоями, обливаете меня, сирую, убогую! Два раза замужем я была, два раза вдовела! В монахини мне теперь идти или как?!

— И то лучше было б, чем волости у меня вымаливать! — процедил сквозь зубы по-русски Лев.

— Как вы жестоки! — продолжала всхлипывать герцогиня.

— Да замолчите же вы! Хватит выть! Сказал уже: в беде не брошу! Знайте: кров и хлеб вам у меня всегда обеспечен! Не прогоню, ради памяти брата моего Романа. Ибо вместе с ним мы росли, вместе нас уму-разуму отцовы мудрецы учили. В один день, почитай, и на коня в первый раз сели, и бились, молодые ещё совсем, под Ярославом и Нуссельтом плечом к плечу.

Гертруда фон Бабенберг перестала рыдать, стала старательно вытирать платком красные от слёз глаза, громко высморкалась, утёрла нос.

— Луга, пашни и сады на Серете, под Теребовлем — ваши, — решил смилостивиться Лев. — Грамоту, как время будет, начертаем. Слив там много — хоть заешься. Луга обильны травами, скотина тучная — овцы, коровы. Поля — сплошь ядрёной пшеницей засеяны. Большего не просите, не дам.

«Всё равно не отстанет, будет сидеть тут, во Львове, ныть, жизнь портить!» — подумал он, со скрытым отвращением взирая на кривящую в улыбке беззубый рот герцогиню.

Это бывший покойный тесть, король Бела, подсунул ему, Льву, свою младшую дочь Констанцию, а Роману — эту вот безобразную Гертруду, вдову баденского графа. В молодости герцогиня была жёнка хоть куда — Романа она вмиг окрутила. Лев вспомнил, как застал их, ещё не венчанных, в походном шатре, как Роман смущённо натягивал порты, брусвянея[212], пряча глаза от старшего брата, а она, Гертруда, ойкая и повизгивая, с бесстыдной улыбкой прикрывала руками свою пышную грудь с округлыми розовыми сосками.

Приворожила Романа, ведьмица, а потом тот бежал, утеснённый чешским Отакаром, оставив её в осаждённом городе, на Волынь к отцу. Король Бела тогда предал Гертруду и её супруга. Обещал помочь и не помог. Отакар осилил Романа и подчинил чешской короне Австрию и Штирию. Отакар всегда был врагом Льва, врагом сильным, могучим. Хотя происходил он из древнего славянского рода Пржемысловичей, но родного языка не разумел вовсе и изъяснялся только по-немецки. Вместе с рыцарями-крижаками Отакар воевал в Прибалтике и даже основал там мощную крепость, назвав её в свою честь Краловцем[213], то есть королевским городом. Но странны, причудливы у судьбы стёжки-дорожки. Отакар погиб в бою с Габсбургами у Сухих Крут, а его дочь ныне стала галицкой княгиней, его, Льва, женою. Сын же Отакара, король Венцеслав — лучший Львов друг и крепкий союзник.

Герцогиня прервала мысли князя.

— Я благодарна вам, светлый принц. Знала, что вы не останетесь глухи к страстным мольбам одинокой вдовы.

Она отвесила Льву поклон и вышла.

Жарко топили печи. Лев расстегнул овчинный кинтарь и притянул к себе Елишку.

— Гранд принцесса ты моя. — Он ласково расцеловал девочку.

— Хочу быть не принцессой, а королевой, — капризно надув губку, внезапно заявила Елена-Святослава. — Я слышала, что твой отец, Даниэль, принял корону из рук легата его святейшества папы. Это правда?

— Правда. Но то было давно. Сейчас другое время. Мне не нужен пустой королевский титул. Лучше буду именоваться великим князем. Гранд принцем, по-вашему.

— Но короли — выше принцев. Вот мой брат Венцеслав — король.

— Перестань. — Лев вздохнул. — Вот упрямая девчонка! Спорщица! Знаешь ведь, что у меня намного больше городов и земли, чем у твоего братца, и больше подданных. И говорю я с ним, как равный с равным. И тебя выдавали за меня как за господаря, равного любому королю.

Кажется, его слова её убедили. Дочь Отакара прилегла на скамью, сладко зевнула, потянулась, прижалась ко Льву.

— Тепло тут у вас, — сказала Елишка. — А у нас в Праге, в замке, холодно, сыро. По углам журчит вода. Матушка рассказывала нам с братом про ваши русские терема, какие они светлые и тёплые. Теперь я и сама вижу. Хорошо мне тут, возле тебя, — призналась она.

Вскоре в горницу пришёл козлобородый Калистрат, они втроём, устроившись за столом, принялись сочинять грамоту