к ней возвращалось сознание, она слабо улыбалась, вспоминая всё то светлое, что было у неё в этой бренной, жестокой жизни.

Тело Альдоны поместили в соборе, в приделе возле гроба её покойного мужа, князя Шварна. Всю ночь, стоя на коленях перед узорчатой мраморной ракой, боярин Варлаам Низинич шептал молитву. Из глаз его ручьём струились слёзы.

Не сразу заметил Варлаам рядом с собой согбенную седовласую женщину в чёрном монашеском платье, а когда пригляделся, едва не вздрогнул. Это старая княгиня Юрата ставила свечу за упокой души своего сына Шварна.

Утром Низинич покинул Холм. Горькое отчаяние, ещё так недавно владевшее всем его существом, как-то незаметно ушло и уступило место тихой печали. Медленно, спокойно вышагивал по шляху гнедой Татарин, и в такт его движениям так же спокойно окутывали Варлаама воспоминания. Вот по этому же пути в Перемышль мчался он той осенью, после смерти князя Даниила, и с некоторым недоумением даже думал о незнакомой жёнке на гульбище княжеских хором. И не знал тогда, не ведал, как запутанно переплетутся в грядущем их судьбы.

«А ведь почти двадцать лет минуло! — вдруг подумал он. — Быстротечен век человечий на земле!»

Он вздохнул, потряс головой и пустил Татарина рысью.

74.

Весной, едва только сошёл на Днестре бурный паводок, весь многочисленный великокняжеский двор прибыл в древнюю столицу Червонной Руси — Галич.

Оба берега реки здесь были довольно высоки, и Днестр, зажатый в долине между двумя песчаными кручами, пенился и бил волной где-то далеко внизу. Из сводчатых окон белокаменного дворца хорошо просматривалась мутная полоса клокочущей грозно вздымающейся воды. Вдали, на противоположной, восточной стороне, виднелось широкое устье Гнилой Липы, обрамлённое густой грабовой рощей.

Князь Лев редко посещал Галич. Город, сильно пострадавший во время Батыева нашествия, так и не оправился после, запустел, оскудел людьми. И на торжище было пустынно, и возле Немецких ворот, примыкающих к посаду, не звучал перестук кузнечных молотов, и на днестровских вымолах не толпился люд и почти нигде не попадались купеческие ладьи.

Лев вспоминал, как кипела здесь жизнь в пору его детства и ранней юности. И как яростно спорили, как бились князья, почитай, со всей Руси за золотой галицкий стол. Вот мрачная покорёженная башня — свидетельница тех бурных событий. Здесь более полувека назад хоронились от воинов его отца осаждённые угры во главе с королевичем Коломаном. А вот здесь, у Немецких ворот, обитых листами меди, он, юный, пятнадцатилетний, впервые увидел её, Марию, дочь Мстислава Удалого и жену другого венгерского королевича — Андраша.

Мария... Статная, чернявая красавица с блеском в жгучих очах... Первая любовь, аромат благовоний в переходах замка, ряд белоснежных зубов, обнажённых в очаровательной улыбке, задутые свечи в канделябрах, объятия, поцелуй сладостных уст, а потом, в хлеву, на соломе, первый урок любви, возбуждение, и она, Мария, задыхающаяся от неуемного желания, сидящая сбоку и опирающаяся одной рукой о его живот, а другой — о бёдра.

Потом они лежали на хрустящих снопах — он, тогда ещё совсем юноша с едва пробивающимся пушком на подбородке, и она, уже взрослая замужняя женщина.

«Люба ты мне, Мария, — признавался Лев. — Всю жизнь тебя одну любить буду. Давай, уходи от своего Андраша. Он всё одно проиграет войну, потеряет Галич. Земля, все люди на Руси — против него, за нас. А ты станешь моей. Я тебя на руках носить буду».

«С ума сошёл! — смеялась Мария. — Нет, не мочно тако, — качала она головой, звеня крупными звездчатыми серьгами. — Тогда уж точно батюшка еговый твоему войну объявит. И снова осады начнутся, кровь польётся, разоренья, пожары пойдут. И потом, Андраш... Обидится он».

«Да плевать на него! А отца своего уговорю я как ни то».

«Глуп еси, Лев! Не вольны мы в ентом! То простолюдины тако могут, а я — крулева Галицкая. И ты — принц. И потом — я ж тебе тёткой прихожусь. Аль позабыл? Мать твоя Анна — сестра моя старшая. Ох, Лёвка, Лёвка! Грех мы с тобою творим тут, на соломе, грех кровный! И что в тебе такого? Вьюнош, как вьюнош». — Она смуглыми унизанными браслетами и монистами руками гладила его непокорные тёмные кудри.

Любому другому этого простецкого «Лёвка!» будущий князь ни за что бы не простил, а на неё гневаться, сердиться не мог, только улыбался в ответ и целовал в алые уста. И снова они занимались на соломе грешной любовью. На всю жизнь запомнил Лев запах Марьиных волос цвета вороного крыла, она до сих пор часто снится ему ночами, такая близкая, добрая, тихо улыбающаяся.

Он рассказывал ей о египетских царях Птолемеях, женившихся на родных сёстрах, она подсмеивалась над ним, щипала ему грудь, проводила острым ноготком по юношескому подбородку, возражала веско:

«Они ж нехристи были, Птолемеи твои! Мало что цари! Мало что гемма у тя ихняя есть! Но нам с тобою никак вместях не быти. А пото иди ко мне, любый! Иди, покуда не разлучила нас судьба! Истомилась я без ласк!»

Позже, в лесу, во время охоты, они отъехали ото всех, упрятались под сенью могучего раскидистого граба и снова творили грех. Гнилая Липа, весело журчащая по камням, стала единственной свидетельницей их любви. А ещё были мыши в каморе, шуршащие в соломе; Мария пугалась их и тихо вскрикивала, умильно прикрывая рот.

«Я тебя одну только любить буду», — повторял Лев.

«Глупый ты. Молодой и глупый», — смеялась Мария.

«Мы оба молоды».

Однажды вечером он с братом Романом ходил к одной старой ворожее узнать будущее. Хоть и не особенно верил молодой княжич в предсказание судьбы, но слова старухи врезались в память и частенько вспоминались много позже.

«Будет у тебя, княжич, одна любовь, но не одна свадьба. Две супруги и одна возлюбленная», — вещала ворожея.

А ведь она оказалась права, так и случилось. Была Констанция, теперь есть Елена-Святослава, и была она, Мария, была любовь, одна-единственная, он пронёс чувство к ней от ранней юности до седин...

Вскоре опять началась война с венграми, королевич Андраш умер в Галиче во время осады, овдовевшая Мария уехала в Пешт, а несколько лет спустя коршунами налетели на Червонную Русь орды Бату-хана. Города долго ещё лежали в руинах, в разорении и запустении, и даже до сей поры в Галиче можно легко отыскать поросшие бурьяном остатки некогда величавых красивых зданий — храмов, боярских теремов, купеческих домов, ремесленных мастерских.

С