к королю Чехии. Лев писал начерно на бересте, черкался, исправлял писалом слова, Елишка и Калистрат подсказывали, как будет лучше и правильнее. Затем сам же Лев, взяв в десницу перо, красной киноварью переписал грамоту на пергамент.

Над посланием они просидели почти до полудня. После заскучавшая Елишка убежала в бабинец, к подружкам-боярышням, а Лев вызвал канцлера Иоакима и приказал привесить к грамоте вислую серебряную печать.

Одно дело было спроворено, князь почувствовал боль в спине от долгого неподвижного сидения в палате, встал, решил размяться, спустился в сени.

Здесь он едва не столкнулся с Альдоной. Вдовая княгиня спешила ему навстречу.

«Вроде бы попрощались вчера. Не иначе, опять что задумала?» — Лев воззрился на неё с видимым беспокойством.

— К тебе иду, князь, — промолвила дочь Миндовга. — О давешнем нощь напролёт мыслила. О грамоте той орденской. Отдай мне её.

— Не в сенях о ней речь вести. — Лев, опасливо озираясь по сторонам, жестом велел ей следовать за собой.

— Стен боишься? — Альдона тихо рассмеялась.

— Да, боюсь. Ушей любопытных повсюду — пруд пруди.

Они снова сидели в узкой каморе с муравленой печью и слюдяным оконцем. Лев ещё раз перечёл вслух грамоту магистра. Альдона слушала с презрением.

— Экая ж мразь — сей Маркольт! — воскликнула она, когда Лев закончил чтение.

— Как думаешь с этим всем поступить? — спросил князь, передавая грамоту ей в руки.

— Пока не ведаю. Одно разумею: пригодится мне сия грамотица. — Словно боясь запачкаться, она взяла свиток одними кончиками пальцев.

— Пойду я! Прощай же! — Альдона поспешно удалилась.

Лев проводил её долгим пристальным взглядом.

Новый приход Альдоны пробудил в душе его горькие воспоминания о старых временах, о пережитых невзгодах, о былых грехах и неудачах. Одно владело Львом желание — никогда больше эту красивую литвинку не лицезреть. Вся она, Альдона, насквозь пропитана была местью, она была ему чужой, посторонней, он и родственницей её не считал. Герцогиня фон Бабенберг — та была проста, понятна, он знал, что от неё можно ожидать. Альдона — совсем иная, Льва раздражала её порывистость, её непредсказуемость, её одержимость.

«Рагана — она рагана и есть». — Лев перекрестился, плюнул трижды через левое плечо, кликнул холопа и велел ему прибрать и вымыть пол в покое. Пусть ничего отныне не напоминает ему об этой женщине! Ларец красного дерева он запрятал поглубже в сундук, чтоб никогда не попадался больше ему на глаза. Довольно! Он почувствовал, как с уходом Альдоны истаивает, исчезает внутри его то, что в последнее время непрестанно мучило, томило, не давало покоя — воспоминание о нелепой беготне с саблей в деснице по переходам монастыря во Владимире, о Войшелге, тяжело падающем к его ногам с рассечённой головой. Он неожиданно ощутил, что избавляется наконец-то от этой тяжкой страницы прошлого. И словно даже дышать становится легче.

Лев вышел на гульбище. В лицо ему ударил свежий порыв вешнего ветра, как будто уносящий с собой память о былых преступлениях. Князь с наслаждением вдохнул в грудь побольше воздуха. На душе было впервые за много лет светло и тихо. Он сам удивлялся этим своим новым ощущениям и не до конца доверял нм, хотя хотелось, ох, как хотелось им верить!

73.

Возок прыгал по разбухшей, размытой весенними талыми водами дороге, чёрная жирная грязь летела в оконца, лепилась на ободах колёс и на дощатых стенках. Сухо потрескивали в печке дрова, из трубы на крыше струился чёрный дымок. Альдона сидела в возке одна, гридни-литвины и воевода Сударг ехали верхом, изредка до слуха её доносились их негромкие голоса. Хорошие у неё гридни, добрые и верные, преданы своей хозяйке по гроб жизни. И не болтливы, умеют держать за зубами языки.

Альдона достала из ларца копию орденской грамоты, при слабом свете огня в печи придирчиво оглядела её, усмехнулась презрительно. И печать магистрова на шнурке, и латинские буквицы начертаны ровными рядами. Постарался один клирик из костёла во Львове. За звонкие золотые монеты Альдона обеспечила его молчание.

Свернув грамоту и уложив её обратно в ларец, дочь Миндовга глянула в оконце, густо заляпанное грязью. Мимо проплывал сосновый бор, шлях петлял, выводил с кручи на кручу, пересекал узенькие мосточки, переброшенные через густо поросшие кустарником балки.

Скоро уже Холм. Альдона встрепенулась, оглядела себя с ног до головы.

Поверх блестящего стального зерцала[214] со сплошным булатным нагрудником она набросила лёгкий коц[215], на голову надела кольчужную сетку. Чтобы её не признали, волосы пришлось обрезать. Жалко было терять чудные русые косы, но что поделаешь! Альдона горестно вздохнула.

Венгерские кавалерийские сапоги со шпорами облегали ноги, короткий прямой меч в ножнах покоился на перевязи на левом боку, в кольчужный рукав был упрятан кинжальчик в серебряных ножнах.

«Подумают, воин, посланец с грамотой. Пустят, а там уж как повернёт». — Вдовая княгиня успокоилась.

Громыхая доспехами, она опустилась на мягкий шёлк скамьи, поправила кольчатую сетку. Личины надевать не стала, это могло вызвать подозрение.

Возле серых каменных хором Маркольта возок остановился. Альдона легко сбежала со ступенек, застучала в обитые железом ворота.

— Письмо боярину Маркольту! Должен увидеть вашего хозяина! Велено передать на словах! Из Львова скачу! — крикнула она долговязому стражу с тупым вытянутым лицом.

Её провели через мрачный длинный коридор в такую же мрачную сводчатую залу. На стене тускло мерцал берестяной факел, бросая отблески на деревянный стол, за которым сидел весь трясущийся, как в лихорадке, сгорбленный седой старичок. Рука его сжимала резной посох.

С трудом Альдона признала в этом старичке боярина Маркольта.

— Кто ты, посланник? — глухим бесстрастным голосом осведомился немчин. — Теня кнас Лео напрафил ко мне? Крамота ефо есть?

— Есть грамота.

— Ты сатись. — Глазки Маркольта беспокойно забегали.

«Вот сейчас дам ему свиток, а потом и скажу всё. Откроюсь! И меч выну!» — решила Альдона.

Она села напротив него, молча передала свиток. Маркольт развернул его, и, по мере того как он читал грамоту, руки его дрожали всё сильней, а в старческих серых глазах вспыхивал немой ужас.

Наконец, он бросил свиток на стол, медленно поднялся, перегнулся через стол, хрипло вопросил:

— Кто ты? Зачем принёс это старое письмо?

Альдона сорвала с головы кольчужную сетку. Остриженные волосы прядями упали на лоб и на затылок.

— Княкиня Альтона?! Ты?! — Маркольт шарахнулся от неё.

— Вижу, признал. — Альдона