Кофе помогал ему думать. Наконец-то, он догадался, какой вопрос не давал ему покоя. А зачем вообще приходил к нему Гуайт? Что ему было надо? Показать статуэтку? С какой стати? Он мог сразу отнести ее Повелителю, не делая такой лишний крюк, как приезд в Коломну! Поговорить о делах? Тоже сомнительно. Аббат не такой уж любитель разговаривать о насущных проблемах. Он эстет, – ему нравятся необычные, тонкие, изящные вещи, цвета и звуки. Он любит поэзию, сам не прочь взяться за перо… Когда-то Араун де Бриссон читал его поэму «Роза Мистика». Красиво написано, но непонятно.

– Щербет подать? – проскрипела Гортензия, наливая кофе в чашку.

– Не отвлекай меня! Я думаю! – завопил рыжий, которому казалось, что ему вот-вот придет в голову что-то важное. – Поставь все и уходи!

Он снова погрузился в клубы дыма и мыслей. Они причудливо переплетались, никак не желая складываться в стройную и ясную картину. Дьявол побери этого Гуайта! Он всегда был и продолжал оставаться загадкой! Ему может взбрести на ум что угодно! Зачем он выведывал о том, где обитают «бестолковые бараны»? Нападать, вносить сумятицу и панику в лагерь противника, – это совершенно не его стиль! Аббат предпочитает закулисные интриги, хитрые речи и запутанные ходы в игре. Увлекаясь, он порой накручивает столько петель и узлов, что Бриссону ничего не остается, как разрубать их мечом или боевым топором.

Старик протянул высохшую, но сильную жилистую руку, взял чашечку с кофе и поднес к губам. И тут…его осенило! Этьен де Гуайт приходил не просто так! Стал бы он ни с того, ни с сего заезжать в глухой подмосковный городок, чтобы поболтать за коньяком с «дорогим Бриссоном»! Аббат вообще считал его «мясником» и «грубым мужланом», с которым невозможно вести интеллектуальные беседы, а тем более, советоваться в делах. Его могла привести сюда только очередная «придворная интрига»! Что же ему было надо?

Де Бриссон, – в миру Ардалион Брониславович, – одним глотком проглотил кофе и вскочил с дивана. Его медлительность и лень как ветром сдуло. Этот хитрюга Гуайт что-то замыслил! Нужно немедленно выяснить, что!

Не обращая внимания на причитания Гортензии, он оделся, взял с собой, на всякий случай, наваху и выскользнул в непроглядную азиатскую метель. Что за гадостный климат в этой стране! Холод, снег, ледяной ветер…

То ли дело жаркий восток, где с бирюзового неба льется прозрачный, напоенный ароматом инжира, сладостный воздух, и где на белых, вымощенных камнем улицах так много женщин, горячих, как песок пустыни, и страстных, как напев зурны![55]О Восток, знойная песня сердца! Только ты умеешь почитать воина и воздавать ему по заслугам! Только ты умеешь проникать в душу и веселить ее, подобно тому, как мед веселит уста! Только ты сверкаешь роскошными красками, благоухаешь невиданными ароматами и завораживаешь блеском своих сокровищ!..

Размечтавшись, Ардалион Брониславович чуть не прозевал появление в начале улицы высокой мужской фигуры. Так и есть! Наблюдатель снова занял свой пост. Интересно, что он тут надеется высмотреть? Ну, неважно! Главное, он снова пришел, и теперь, сам того не подозревая, превратится в объект слежки.

– Все идет по плану, – подумал рыжий старик, закутываясь поплотнее в меховой полушубок. – На какие только испытания не приходится идти благородному Рыцарю во имя служения Повелителю?! Посмотрим, господин аббат, что вы еще придумали? Де Бриссон тоже не лыком шит! Меня не так легко провести, как все думают…

Ардалион Брониславович возблагодарил провидение, что зимой в этой дикой, холодной стране рассветает очень поздно, а фонари не горят. Раньше ему это не нравилось, а теперь оказалось весьма кстати.

Он нашел себе подходящее местечко в густых, занесенных снегом кустах, и затаился, не выпуская из поля зрения знакомого наблюдателя.

– Век золота в руках не держать, если вскорости сюда не явится досточтимый аббат! – подумал де Бриссон, переминаясь от холода с ноги на ногу. – Да он, вероятно, и не уходил далеко. Околачивается где-то поблизости, довольный, что так ловко у меня все разузнал! Посмотрим, кто окажется хитрее.

Вадим привык следить за коломенским домом, и приезжал сюда, как на работу. Каждый день он связывался с Владом, – такой у них был уговор, – и сообщал ему одно и то же: особых движений не наблюдается, старик мало выходит из дому, к нему тоже никто не наведывается, Гортензия выздоровела, но, кроме как на рынок за продуктами и по магазинам, никуда не ходит. Вот и все.

Вадим был уверен, что рыжий старикашка понятия не имеет о ведущимся за его домом наблюдением. Киллер был хорошим профессионалом и применял все известные ему меры предосторожности, хотя в глубине души считал их излишними. То, как легко ему удалось одурачить Ардалиона Брониславовича с «продажей» слитка и выкрасть рубиновую серьгу, только укрепляло его во мнении, что хозяин коломенского дома не ахти какой противник. И как ни пытался Никита разубедить друга, у него это не получилось.

Изо дня в день Вадим не видел ничего подозрительного и поневоле расслабился. Но сегодня у него появилось предчувствие чего-то неотвратимо приближающегося, как смерч в пустыне, или тропический ураган. Вчера вечером он, как обычно, поговорил с Владом, и тот предупредил о «получении известия».

– Так что будь настороже! – сказал он на прощание.

– Подожди, – опешил Вадим. – О чем идет речь? О каком известии? Кто мне его передаст?

– Ничего не знаю! Я даже не знаю, в каком виде оно будет, – устное, письменное или по телефону. Просто будь внимательнее!

– Именно я должен его получить?

– И этого точно сказать не могу. Ты, я или кто-то другой… Будь готов к тому, что это можешь оказаться ты. Понял?

– В общих чертах.

– Извини, но мне больше добавить нечего!

Сильный порыв ветра со снегом заставил Вадима поежиться. Задумавшись о том, что это может быть за «известие», он на пару минут отвлекся и не заметил, как из дома, за которым он следил, выскользнула приземистая фигура в полушубке и быстро скрылась в заснеженных зарослях. Бушевавшая вторые сутки метель помогла Ардалиону Брониславовичу проделать этот маневр почти незаметно.

От напряженных раздумий у киллера разболелась голова. Вчерашний разговор и сегодняшнее предчувствие слились для него в одну сплошную ноющую боль, которая постепенно усиливалась. Он с трудом стоял, преодолевая наплывающую на сознание темноту, которая, словно липкая, толстая пелена отделяла его от окружающей действительности и грозила повергнуть в полные мрак и безмолвие. Этого нельзя было допустить. Сквозь дурноту и сплошную снеговую завесу перед ним засверкали, как две черные жемчужины, глаза Евлалии. О, как мучительна была эта отдаленность его от нее, невозможность дотянуться до ее рук, лица, до всего ее умопомрачительного тела, в котором каждое движение, каждый вздох и жест вызывали у Вадима дрожь и неутолимую жажду прильнуть, наконец, к этому вожделенному источнику, полному неизъяснимой горечи и счастья!..