Генерал надул губы и, набычившись, словно молодой бык весной, принялся пересчитывать карандаши на столе.

Мне было не до смеха. С папкой для документов я выбрался из кабинета. Вот что так возбудило этого господина – не положение на фронте, а отсутствие его книжной полки! Ну что ж, Бог ему судья!

Нам вернули прежний участок фронта, и штаб полка переехал в деревню Верхнее Лухтоново, располагавшуюся в долине реки Рыло позади Рыльска. По вечерам здесь постоянно можно было послушать концерт, закатываемый лягушками.

Райх попросил у полковника разрешения на проведение операции по очищению от противника топких лугов, раскинувшихся вдоль берега реки. Я же должен был заботиться о его телефоне и поддерживать связь.

Райх атаковал противника силами до 60 человек, но русские, засевшие на топком лугу, немедленно открыли ответный огонь. Двое наших солдат были убиты и еще 22 ранены. Затем иваны с громкими криками «Ура!» бросились в контратаку. Телефонные линии оборвались, и нам не удалось вызвать поддержку артиллерии. Операцию пришлось свернуть, и Райх не солоно хлебавши вернулся на исходные позиции.

– Мы не знали, что русские перебросили ночью на свой плацдарм еще одну роту, – доложил он утром причину неудачи.

На следующий день в расположение штаба полка с утра пораньше пожаловал генерал и в кои-то веки изъявил желание осмотреть линию фронта. Де ла Валле, взяв меня с собой, отправился вместе с ним. Стоя на высоком берегу, генерал вглядывался в лежащие внизу болота и пойменные луга.

– Ничего не поделаешь, дорогой де ла Валле, – сказал он наконец, – необходимо любой ценой ликвидировать плацдарм русских. В этой местности можно легко спрятать целый полк.

– Хорошо, – кивнул полковник, – я обсужу это с Френссеном.

– Что значит «обсужу»? – взвился генерал. – Ликвидировать, я сказал!

Де ла Валле взял под козырек.

После обеда мы поскакали к гауптману Френссену, на участке которого располагался русский плацдарм. Де ла Валле передал приказ генерала и сказал:

– Мы должны это сделать, нельзя больше терпеть противника на нашей стороне реки.

Френссен был старым солдатом, торговцем по профессии. Его отличали большая голова и красное обветренное лицо. А еще он славился своим сверхтяжелым мотоциклом, на котором гауптман гонял по бездорожью вплоть до передовых линий обороны. Все знали о его бесстрашии и готовности выполнить любой приказ. Но на этот раз Френссен был явно не в духе. С посиневшим лицом он заявил:

– Люди в открытую говорят, что Райх плохо подготовил действия вчерашней ударной группы, что из него вышел никудышний командир. У меня такое же мнение. Солдаты считают, что стали жертвами его честолюбивых амбиций и настроения, они явно не годятся для боя. Новая попытка ликвидировать плацдарм возможна только в том случае, если меня поддержит артиллерийский дивизион или работа «штук». Необходимо хорошенько перелопатить этот луг перед нашей атакой.

– Я попробую решить этот вопрос, – сказал де ла Валле, и мы помчались к артиллеристам.

Но там нам сказали, что еще 200 выстрелов они как-нибудь осилят, но на большее рассчитывать не приходится, так как у них попросту нет снарядов.

– Да, но мне нужно как минимум 2 тысячи!

– Тогда вам следует переговорить с генералом и начальником материально-технической части дивизии.

Мы поскакали в Дурово.

– Что? – насупил брови генерал. – Вы просите поддержку артдивизиона? Постановку заградительного огня? Для такой маленькой дыры? Ни в коем случае! Обходитесь своими силами!

Попытка ликвидировать плацдарм закончилась неудачей, и нам пришлось смириться с наличием русских на нашей стороне реки, а затем случились вещи поважнее, и об этом на время забыли.

В долине реки Рыло лето вступило в свои права. Стояли безветренные жаркие дни. Верхнее Лухтоново оказалось настоящей забытой Богом дырой посреди болот. Днем нас одолевали мухи, а ночью невозможно было уснуть из-за кваканья миллионов лягушек. Речка сама по себе являлась довольно узкой, но ее берега представляли собой поросшие камышами болота, простиравшиеся на 200, а то и 300 метров в ширину.

В таком климате, напоминавшем парную, трудно было и людям, и животным. Лошади только фыркали, а русские коровы страдали несварением желудка. Хюллер делал им проколы в брюхе, чем несказанно пугал русских крестьян. Мне до той поры ни разу не доводилось видеть столь простую операцию, и я только охал, когда воздух выходил из брюха несчастных животных.

Но для Райха и Вихтеля наступила прекрасная пора. Раздобыв резиновые сапоги и плоскую лодку, они днем и ночью пропадали на охоте на уток. Мы тоже частенько выезжали в тыл, чтобы размяться, осмотреть подготовленные позиции с бункерами, а заодно раздобыть яиц и масла. Однако запах, исходивший от болот, притуплял сознание, ослаблял тело и душу. Иногда у меня даже возникало ощущение, что моя жизнь протекает так же, как у того человека, убитого охотниками на партизан, и каждый день только приближает мой конец. Холод, который я начал ощущать в своей душе, был еще хуже чувства сомнения, которое все чаще стало посещать меня. По ночам мне снились кошмары, и я часто вскакивал от ужаса, что во всем мире установилась власть пролетариев.

Радовали только огороды и сады, разбитые вокруг Рыльска. Своими высокими подсолнухами, плодовыми кустами и деревьями они создавали впечатление рукотворных оазисов посреди джунглей. Наш повар Хюбер добывал в них сочные плоды. Он применял все свое кулинарное искусство, чтобы приготовить вкусные блюда, благо недостатка в питьевой воде не было. Невдалеке мы обнаружили источник чистой воды с песчаным дном.

Женщины серпами жали пшеницу и связывали ее в снопы так, что наши лошади шарахались от них в сторону. В начале августа наступила пора уборки кукурузы и проса. В воздухе не было ни ветерка, и только земля дышала своими теплыми испарениями.

Ситуация под Орлом становилась угрожающей, и наши самолеты днем и ночью летали в том направлении. Поползли слухи о том, что русские готовят нам там очередной Сталинград.

Я часто бывал в Рыльске по различным делам и в одну из своих поездок зашел в музей, точнее, в то, что от него осталось. Никакой экспозиции, естественно, не было. Но на стенах все еще висели прекрасные картины с видами русских городов прошлого столетия. Среди них обнаружилось и полотно с изображением Петра I, стоявшего на мосту через Неву на фоне старого Петербурга. На проспекте виднелись старинные экипажи – мир, давно ушедший в историю. На другой картине – в стиле классицизма, датированной 1700 годом – художник, подпись которого я, к сожалению, не разобрал, написал великолепными красками сельский пейзаж. Какой-то умник стер краски и обезглавил трех человек в центре полотна.