подразделения в Кольтичеево были вынуждены оставить занимаемые позиции, бросив все свое имущество. Русские переправились по мосткам и на плотах предприняли атаку, но их отбросили назад. Ночью они переправились снова уже большими силами и взяли деревню. То же самое произошло и в Березниках, где оборону держал Моттл, урожденный в Мюнхене и отличавшийся железным характером. Командиры подразделений Латки и Зехове, считавшие, что изучили в болотах каждую кочку и возвели надежные укрепления, пока удерживали свои позиции в Асмолово.

– Езжайте к гауптману Френссену, – приказал мне Райх. – Нам надо постоянно быть в курсе, что у него происходит.

Я сел в коляску тяжелого мотоцикла Бруггера, того самого, что когда-то работал в Вене таксистом, и помчался к Френссену.

– Плохо дело, господин лейтенант! – крикнул мне по пути Бруггер.

– Следите за дорогой, тогда все будет хорошо!

– Я имею в виду не дорогу, а положение там, – ответил водитель, указывая рукой в сторону фронта, откуда слышался шум боя и где поднимались клубы дыма.

Боестолкновения происходили по всей линии переднего края, и навстречу нам попадались бредущие толпами раненые и пленные. Когда я прибыл к Френссену, позвонил папаша Дорш и доложил, что русские атакуют деревню Стропицы и нужна помощь. В обед к нам прибыл сам полковник Курц, все осмотрел и покачал головой.

– Держитесь, – сказал он. – У меня нет подкреплений для вас.

Между тем папаша Дорш продолжал названивать и просить о помощи.

– Где командир батальона, которому вы приданы? – спросил его полковник.

– Его нет…

– Что значит «нет»? Послушайте, нам необходимо…

Слушая этот разговор, я представил себе картину, как подполковник Флоссе лежит на своем диване, мучаясь от головной боли.

В Асмолово отправился Гиллес со своими крупнокалиберными орудиями, но его вмешательство уже не потребовалось. Русские прорвали нашу оборону и взяли высоту. В результате дальнейшее удержание позиций вдоль реки Сейм становилось не только бессмысленным, но и опасным[189]. К исходу четвертого дня боев мы, опасаясь окружения, в беспорядке начали отход, пытаясь уберечь раненых. Было еще светло, деревни и прилегающие к ним поля с пшеницей горели. Название села, которое указывалось местом сбора, я не запомнил.

Наши солдаты брели, держа винтовки в руках. Стоявший рядом со мной гауптман Сперанский сказал:

– Взгляни-ка вон туда! Кажется, это иваны! А наши что? Не могу на них смотреть, бредут, заплетая ноги, с винтовками в руках, вместо того чтобы стоять насмерть!

Он поморщился, посмотрел в сторону приближающихся солдат и гаркнул:

– Ко мне! Видите пулемет в окопе? Занять позиции! Кругом марш!

Так мы и шли, не давая разбежаться кучке наших вояк, время от времени вступая в бой с русскими солдатами, которые бросались на нас с громкими криками «Ура!», как в стародавние времена. Русские неудержимо двигались вперед, а мы продолжали отступать. «Чем дальше мы от них оторвемся, тем лучше», – подумал я, двигаясь по стерне.

По непонятной причине русские повернули назад и отошли к лесу, туда, где начиналось понижение рельефа местности в сторону реки. Внезапно появился Гиллес со своими орудиями и повозкой с боеприпасами.

– Твое счастье! – крикнул я ему. – Не прошло и пяти минут, как здесь были иваны. Ты мог угодить прямо им в руки! А где Дорш?

– Сзади меня.

Деревня, которую мы намечали как место сбора, оказалась занятой русскими. Мы обошли ее и двинулись к шоссе, ведущему на Крупец. Вновь показались башни Рыльска, золотые купола церквей, а слева твердыня монастыря.

– О святой Иоанн! Помолись за нас грешных! – попросил я, глядя на монастырь.

Начался сильный дождь. Несмотря на это и беспокоящие удары русских, мы благополучно добрались до села Верхнее Лухтоново, где переночевали в бывших помещениях штаба полка и передали медикам раненых. Нам было невдомек, что русские танки уже ворвались в Крупец.

– Черт бы всех их побрал! – выругался Сперанский, узнав об этом. – Ну почему наши люди бегут уже при одном появлении русских танков?

– Такого раньше не наблюдалось. Верно? Вот что значит настрой людей! – отозвался я.

Наше командование слишком поторопилось с отступлением. Когда выяснилось, что русские танки можно остановить с помощью зенитных орудий, было уже поздно.

В последующие три недели наша линия фронта откатилась назад на 300 километров до Днепра. Мы шли все это время практически без отдыха, а если и отдыхали, то не раздеваясь. Дни походили друг на друга, и бег времени ощущался только по листкам календаря. Оно как будто остановилось. Мы страдали от нужды и горя. Нас осталось всего около 400 человек – десятая часть от первоначальной численности. Каждые сутки уносили по 50 солдат. Убитых было немного, по большей части потери составляли раненые. Немало солдат попадало в плен. Однажды ночью к нам прибилось 50 человек из других частей. Я распределил их по батальонам, и когда отводил к месту их дальнейшей службы, с горечью подумал, что к утру общая численность полка сократится на столько же. Как я уже говорил, в горниле войны ежедневно сгорало по 50 человек нашей части.

Когда мы с подполковником Флоссе покидали горящее Дурово, то в километре от нас заметили наступающую русскую пехоту. Она шла цепью, и расстояние между нами не сокращалось. Полк отходил к Кулемзино, так значилось это селение на карте. Честно говоря, никакого села мы не заметили, но в донесении, которое я вечером отвез в штаб дивизии на мотоцикле Бруггера, значилось: «Полк удерживает высоту в районе села Кулемзино». Данному сообщению в дивизии не придали должного значения. Возможно, кто-то уже опередил меня с донесением. Интересно, кто это мог быть? Начальник штаба отъехал глубоко в тыл для «определения маршрутов движения». Полковник находился в штабе корпуса, и только майор Итценплитц с карабином на плече стоял перед зданием школы, в котором я обнаружил своего приятеля Синагла.

– Как хорошо, что ты зашел! – воскликнул он. – Кофе будешь? Видел этого дурака графа на улице? Он стоит на посту и охраняет здание штаба.

Синагл разлил кофе по чашкам, протянул мне пачку сигарет и, немного помолчав, продолжил:

– Дивизии больше нет, полностью выработана. Это я тебе точно говорю. А теперь пути отхода нам преграждают собственные тыловые части. Сам посуди. Линию фронта дивизии удерживают всего 1200 солдат, а в тыл отходят 3 тысячи человек из обозов с 600 грузовиками, 800 повозками, бесчисленным количеством телег и еще черт его знает чем. Миром правят казначеи и интенданты! Вот смотри! Подойди к карте!

Я подошел, и глазам моим открылась нерадостная картина, а Синагл между тем начал пояснять сложившуюся обстановку:

– Гляди! Вот река Сейм. Мы находимся вот здесь, в низине.