class="p1">Отдающие золотом униформы с галунами и шнурами, орденскими планками и шпорами на сапогах дико смотрелись на фоне нищеты и людского горя. В душе мы искренне желали, чтобы собаки, которые сопровождали этих щеголей, вцепились своими острыми зубами им в ноги.

Три дня гремела битва под Орлом и Белгородом с задачей выйти к Курску и окружить русских[182]. Наши новые танки «Тигр» продвинулись в глубь обороны противника на 30 километров[183], но были остановлены. Мне удалось побывать на совещании в корпусе, и я обратил внимание, что наш генерал, грузный и обычно веселый человек, выглядел подавленным. Доклад делал начальник разведки корпуса, прошедший школу Генерального штаба. Обстановку возле Орла он назвал тяжелой, показав на карте, насколько глубоко русские танки вклинились в наши наступающие войска. На юге тоже противник оказался очень силен. Мы стояли уже под населенным пунктом Обоянь. Но тут противник выдвинул из оперативного резерва две дивизии[184] и нанес удар по нашему флангу под Белгородом.

– В целом кампанию можно считать проигранной, – в заключение сказал начальник разведки.

Забегая вперед, следует сказать, что наше наступление было остановлено только через 8 дней (12 июля в битве под Прохоровкой. – Ред.).

После совещания генерал наткнулся на меня и очень удивился, как могло так получиться, что человек в столь низком звании лейтенанта оказался на столь высоком мероприятии. Пришлось признаться, что этим я обязан своему покровителю – старшему офицеру службы разведки его штаба. При этом мне удалось настолько удачно пошутить, что командир дивизии улыбнулся, лицо его просветлело, и он даже передал привет полковнику.

На следующий день я снова поехал в штаб корпуса, на этот раз уже с полковником. Речь шла о том, что всю дивизию собирались перебросить под Орел. Начальник штаба, полковник, как две капли воды похожий на Людендорфа[185], резкий и уверенный в своих выводах, говорил о предстоящем наступлении противника. Из его слов получалось, что русские только и ждали, пока мы начнем перегруппировку, а затем в нужный момент нанесли удар.

Наша радиоразведка докладывала о развертывании русских войск. К тому же перебежчики говорили о движении больших транспортных колонн и о том, что артиллерия противника заметно активизировалась.

В помещениях штаба, где прежде распивали коньяк или кофе, а водители и денщики сидели в отдельных кабинетах, наблюдалась непривычная суета. Особенно удивило появление русского попа с золотым крестом, который шел по коридору, не глядя по сторонам.

– Он пришел поприветствовать генерала, – шепнули нам, – и кто знает, может быть ему известно больше, чем всем нам, вместе взятым.

К вечеру приказ о перебазировании отозвали. Пути движения не были свободны, и к тому же мы могли понадобиться на прежнем месте. Со всех сторон продолжали поступать перебежчики. Временами на лужайке возле штаба сидело по 5 или даже 10 человек. Все они говорили о подходящих к русским подкреплениях, подготовительных мероприятиях к наступлению, а также о дороговизне в тылу, о том, что народ голодает, о дезорганизации ранее жесткой системы управления.

Среди пленных стали встречаться москвичи и мурманчане, был даже юный комсомолец с берегов Енисея. С последним мы много разговаривали, и мне стало ясно, что в своих суждениях он опирался на взгляды, далеко отличающиеся от действительности. Он был самым смышленым из всех молодых русских, которые встречались на моем пути до этого времени. Паренек являлся убежденным марксистом и выступал как представитель новой интеллигенции России, далекой от западноевропейских ценностей. По его мнению, выразителем прогресса служила техника. Он постоянно твердил о необходимости повышения уровня народного образования и следования законам научного материализма. Вновь и вновь я убеждался в бесполезности попыток пробиться сквозь панцирь его идеологических суждений, в котором этот человек чувствовал себя довольно уютно и уверенно. В этот мир не проникали мысли других великих мыслителей. Он был словно зачарован экономическими достижениями другой части земли.

Неужели не удастся пробить этот панцирь, и в мире навсегда останется масса технически подкованных рабочих и крестьян, поклоняющихся машинному прогрессу, словно идолу? Можно только представить, что может получиться, если эти здоровые, работящие и энергичные люди начнут перекраивать природу и истинную сущность своей страны по американскому образцу. Тогда на наших костях они начнут возводить новую Вавилонскую башню. Под этим я подразумеваю те утопические явления, которые воспринимаются нами как греховные. И речь здесь идет не о первородном грехе гонителей Христа в России. Речь идет об объединении в единое целое в этой стране старых и новых грехов, что и служит причиной беспощадного, гибкого и хитрого поведения русских.

Поздно вечером мы допили последнюю бутылку шампанского, услужливо предоставленную гауптманом Вильдпредом нашему начфину. Его штабную роту перевели поближе к нам, и он не уставал изливать свою желчь, утверждая, что немцы уже одичали, вновь говорил о преимуществах кулачного права и заканчивал свое выступление приевшимся всем монологом султана Сулеймана.

На следующее утро по заданию де ла Валле я отправился в штаб дивизии с корзиночкой свежесобранной малины. Генерал принял меня благосклонно. По возвращении мне сообщили, что недавно прибывший в полк майор смертельно ранен. Противник по наплавному мосту переправился через Сейм, добрался до Кольтичеево и высадил на болотистых лугах в районе леса «железной подковы» целый батальон. Деревню удалось отбить, но ночью опять же по наплавному мосту русские подтянули туда свежие силы.

Из штаба корпуса поступило указание разобраться в том, что представляют собой эти мостки, и доложить:

– Что это за изобретение такое? Немедленно изыщите возможность получить его описание!

Я принялся допрашивать пленных и постепенно вырисовался чертеж из трех скрепленных между собой бревен. В принципе все русские говорили одно и то же. Спиленные деревья связывались между собой и в результате, к великому удивлению наших ухищренных стратегов, получался очень прочный мостик, который порой был столь необходим. При этом русским не требовалась помощь саперов.

Неужели все катилось в тартарары? Великие битвы под Орлом и Белгородом отгремели, и посыпались приказы о необходимости держать оборону. Дивизия вернулась назад, скорбя, что ей так и не довелось проявить на поле боя свою доблесть. Генерал стремительно вошел в свой бывший кабинет, где за столом сидел ничего не подозревающий де ла Валле. Раскачиваясь на своих длинных ногах, генерал остановился перед письменным столом.

– Господин генерал? Покорнейше… – Полковник попытался встать из-за стола и доложить по форме, как этого требовал устав.

Но генерал не дал ему договорить и заорал:

– Не мелите чепухи! Покорнейше докладывает он! Где моя книжная полка?

– Вы имеете в виду? Дивизия… – замямлил полковник.

– Моя книжная полка! – продолжал бушевать генерал. – Где книжная полка? И как вам