Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Длинная эта и довольно прочувствованная речь позднего гостя вызвала покамест лишь насмешку у Бергяса. Был он страшен лицом, особенно когда закрыл глаза, вместо них образовывались темные, глубокие впадины, будто у покойника. Но рассудок ему не отказывал.
— Кто такой, твой «спаситель» Озон Очаев? Обовшивевший конокрад! Таким его всяк знал в степи! На любую власть он плевать хотел! Сегодня он угонит коммунарское стадо, а завтра отымет твой или мой скот! С ним небось полдюжины таких же сучьих сынов! И ты хочешь, чтобы это отребье пошло под пулеметы, ради спасения прежней власти? Да Очаев сколько раз обирал мои стада! Если хочешь знать, — Бергяс привстал, держа в руке браунинг. — Я и оружие-то держу против таких, как Очаев.
Долан с выражением крайней досады на лице хотел остановить неприятную для него разоблачительную речь Бергяса, но тот нашел в себе силы высказаться до конца, не обращая внимания на выкрики Долана.
— Доржи Цабирова я тоже знаю. Разве он уже здесь? Доржи уезжал с князем за границу! Ну, с этим я готов поговорить, да… Хочу узнать: научила ли его чему-нибудь чужбина? Если да, изволь, Долан, помогу… Тут мое слово твердо.
— О чем ты собираешься говорить с Доржи? — с явным разочарованием произнес Долан. — Я все знаю о Доржи и могу уже сейчас сказать о нем все: у Доржи двадцать семь всадников, но требуется оружие.
— Я тоже могу сказать! — воскликнул Бергяс. — Не все, конечно, скажу тебе сейчас, но один вопрос я хотел задать и тебе, и Очаеву, и Цабирову: как это могло случиться, что у белых только на Южном фронте было не двадцать семь всадников, а сто тысяч, были пулеметы и пушки, и они не скинули совдепы!.. Получилось совсем наоборот! А как Цабиров собирается справиться теперь при помощи двух десятков конокрадов и при содействии умирающего от болезни Бергяса?
Долан махнул рукой и опустился на стул, тяжело дыша. Бергяс, как мог, успокаивал его:
— И все же я дам деньги! Но — Цабирову! Только ему!
— Дашь, конечно, никуда не денешься! — с угрозой подтвердил Долан.
Оба они уже отчетливо слышали, что в прихожей стукнула дверь, зазвенела переставляемая посуда.
Вошла Сяяхля, приветливо поздоровалась. Она шла, видимо, издалека — на щеках свежесть, но в глазах озабоченность и смущение: проглядела появление в доме дальнего гостя!
— У нас гость, Сяяхля, — сказал с явным упреком Бергяс. — Приготовь ужин, человек проголодался.
Сяяхля видела, как устало повалился на подушки муж, как дрожат его руки. Поняла, что разговор здесь шел непростой, и осуждающе посмотрела на Долана.
Сяяхля принесла в той же миске свежие куски мяса. На столе появилась бутылка русской водки. Она сама открыла бутылку и наполнила стаканы. Хозяин, опустив ноги с кровати, поднял свой стакан и тронул указательным пальцем левой руки поверхность прозрачной жидкости, стряхнул капельку в угол и, не донеся стакан до губ, поставил на прежнее место.
— Ты, Долан, выпей с дороги, а мне Богла-багша наложил запрет.
Гость, покосившись на Бергяса, опрокинул стакан в широкую пасть.
— Вот что у русских на самом деле хорошо, так это — водка! — заявил Долан, вгрызаясь в самый крупный кусок. По тому, как жадно заглатывал и водку и мясо Долан, было понятно, что он давно в дороге и долго не притрагивался к пище.
— Небось еще вчера из дому? — высказал догадку Бергяс.
Странно, однако с появлением Сяяхли Долан вел себя чинно, как вполне благовоспитанный степняк, понимающий, что он в чужом доме и младший по возрасту.
— Сегодня, но очень рано! — уточнил Долан. — Выехал одвуконь. Первого коня оставил в Маныче… К утру мне нужно успеть в ставку… Я ведь там и сейчас числюсь на должности.
— О, ты, Долан, наверное, большой ахлачи! Много лет учился в Петербурге, а грамотные люди везде нужны.
— Ахлачи — это верно! — подтвердил Долан. — Но не очень-то доверяют партийцы нам, выходцам из семей зайсанов… Мне тем более — побывал за границей. Стараюсь… — гость обнажил в фальшивой улыбке редкие зубы.
— И правильно, что не лезешь на рожон! — поучил младшего Бергяс. — Мышь незаметна в темном углу, а все, что делается в кибитке, видит…
— Вот именно! — согласился гость, намекая на свою судьбу. — Ночь в седле, а днем корпишь над бумагами.
— Бумаги случаются разные! Иная больше, чем живой человек, расскажет. А ты читай да запоминай себе… пригодится. Ом-мани-пад-мэ-хум!.. Неужели все это надолго?.. Нохашкин сын будет приказывать, как мне жить дальше!.. Да я его мог зарубить плетью еще в колыбели! И его и всех нохашкиных!
— Имей в виду: мы не одни! — подбадривал Бергяса Долан. — Донские и кубанские казаки не идут в коммуны! Секут головы своим и приезжим комиссарам! Ждут удобного момента, чтобы посадить всю эту рвань на место. Но казаки дружнее нас. У них дисциплина… А мы? С тобой и то попробуй договориться!
— Не с того начал! — упрекнул Бергяс, хмурясь.
— Так вот и давайте начнем с большевистского обоза с хлебом… Нужен ли нам этот обоз? Отобьем его у голытьбы, и пусть эта мука по ветру развеется. Охрану порубим, а по хотонам распустим слух: совдепы кормят только обещаниями. Спасение от голода нужно искать у тех, кто испокон веку спасал бедняка!
— На обоз вы метко нацелились! — похвалил Бергяс. — Но готов ли идти под пули этот ваш Цабиров?.. Конокрад, тот не пойдет, я его знаю!.. Хочу видеть Цабирова!
Бергяс заметно взволновался, в глазах его появился азарт.
— Я не против вашей встречи! — трудно отступал от намеченного плана Долан. Ему никак не хотелось, чтобы взнос в эту затею переборчивый Бергяс делал через главаря банды, способного и прикарманить деньги. — И все же лучше, если необъезженный конь принимает корм из одних рук.
Бергяс не стал оспаривать этой истины, известной каждому табунщику.
— Не беспокойся, Долан!.. Денег я этому вояке не дам. За ними после приедешь ты… Но позволь мне хотя бы видеть, на какого скакуна делаю ставку? Может, и тебе Бергяс что-нибудь подскажет? В общем, загляну в зубы коню, только и всего. А с тобою, считай, договорились! Дай руку!
Участники сговора понимающе глядели друг на
