– Почему ты должна презирать меня? Почему, скажи мне? Ты буквально час назад кричала о том, как тебя не волнует мой бюджет, и это единственная причина, которая заставляет тебя так ко мне относиться. Я же…

– Рафаэль, остановись, – девушка жмурится на секунду и слабо качает головой. – Слова умеют ранить, и я не воспринимаю твой монолог серьёзно, потому что не верю в это. Не верю ни одному твоему слову, кроме тех, где я наглая и безжалостная тварь. Не отрицаю, я такая, и ничего этого не изменит, даже то, что ты хочешь верить в невозможное.

– Наверное, ты права. Всё это бутафория, созданная тобой. Это шоу, где ты продемонстрировала мне, какой ты можешь быть с другими, но не со мной. Что-то вроде: «Вот смотри, плебей, ты недостоин, чтобы я видела в тебе человека, немного поняла тебя и призналась, что давно уже не призираю тебя, а лишь роль свою отыгрываю. Ты ничего не сможешь сделать, чтобы я улыбалась тебе просто так, потому что ты жалкий нищий урод. Да-да, смотри, какая я могу быть, но не для тебя. И я буду продолжать строить из себя заносчивую суку, ведь ты, как грязь под моими ногами, ты мой питомец. И по хрен, что это не так сейчас, но буду разрушать всё, что могло бы показать тебе – я тоже умею чувствовать и твои слова, сказанные обо мне, были точным попаданием», – передразниваю её манеру говорить.

Мира шумно вздыхает и проводит рукой по распущенным тёмно-русым волосам.

– Ты сейчас выглядишь очень глупо, – произносит устало она.

– Да я уже был и униженным, раскрашенным, избитым и собачкой, так чего уж мне терять, теперь побуду глупым, – язвительно отвечаю ей.

– Твои слова меня задели. Те слова, когда ты сказал мне, что я не нужна никому. Знаешь почему? Ты был прав, и это больно. Вот тогда я поняла, как незаметно всё изменилось, раз тебе удалось добраться до того, что я скрыла ото всех. И я не желаю больше это ощущать, поэтому не хочу слышать о том, как ты просишь меня не забирать у тебя веру. Во что, Рафаэль? В ненависть или в то, что тебе предоставят место среди нас? Во что ты хочешь здесь верить, когда ничего нет, кроме злости, зависти и попытки выжить? Это всё бессмысленно. Всё просто не имеет никакого значения, так я лучше буду думать, что ты лжёшь, ведь если услышу твои слова, то это принесёт ужасные последствия. Я не хочу их и тебе советую не видеть во мне человека, так будет лучше, – Мира отпивает кофе и опускает меланхоличный взгляд.

– Для кого лучше? Для них? А для тебя? Что для тебя лучше? – Тихо спрашиваю её. Она замирает. Удивлённо поднимает глаза, темнеющие от эмоций, известных только ей.

– Мы можем общаться нормально, как сегодня. Никто не заставляет ни тебя, ни меня ненавидеть друг друга. Я согласен, что обстановка в этом заведении, куда тебя сослали, безобразная и тёмная. Она вытягивает из души всё светлое и заставляет корчиться в муках. Но это твои акулы, ты их знаешь, а я нет. И не желаю, потому что меня они не волнуют. Меня ты волнуешь и волновала раньше, только я тоже прятался и не желал верить в то, что ты другая. Но я всё замечал, вынуждая себя поступать неверно, хотя тогда мне казалось, что я прав. Да никто не может быть прав, когда давление невыносимо острое со всех сторон, но надо выжить. Это имеет значение, как и то, в кого ты превратишься, если будешь думать о том, что скажут они. Подумай о себе, Мира, только о себе, а не об оценке тех, кто тебя окружает. Вот это бессмысленно, и ничего не значит в нормальной жизни. Останься собой, – я так хочу разрушить ледяную стену, созданную, как защиту ото всех, создать там дверь только для меня, ведь, как оказалось, мне это очень важно.

– Это запрещено, – отрезает она, отставляя кружку.

– Кем? Кто это сказал? Законы государства? – Шёпотом возмущаюсь я, не желая привлекать внимания к нашему столику.

– Законы университета. И лучше закрыть тему, она никуда не приведёт, и ничего хорошего из неё не выйдет. Ты хотел есть, так ешь, – Мира недовольно указывает взглядом на полную тарелку, а я демонстративно кривлюсь, падая на спинку диванчика.

– Вот скажи мне, если я так неприятен тебе, какого хрена ты сидишь здесь? Какого, мать его, хрена ты привела меня в клуб, затем притащила сюда? Я ни черта не понимаю больше, Мира. Вообще, не понимаю, какие причины тебя заставляют терпеть меня через силу. Подстраховываешься, чтобы я никому не рассказал про твои слёзы или про то, что ты человек, умеющий чувствовать? Или потому что планируешь для меня очередную «стрелку», и ждёшь, когда подъедут твои амбалы, чтобы раскрасить ещё хлеще мою физиономию? Ты меня прости, но я больше так не могу. То вверх, то вниз. То в стенку мордой, то об пол. То, как только я думаю, что ты другая, на тебе – тупик. Я устал от этого. От тебя я устал, – импульсивно заявляю, раздражённый таким поведением. Да и, действительно, проще взять и уйти, оставить её в кафе одну, отправиться обратно и не разбираться в ней. Оно мне надо? Правда, чего я пытаюсь добиться? Честности? Нежности? Улыбки? Чего, мать его?! Я даже сам не могу ответить, потому что уйти не в силах. Я всё ещё верю в призрачный шанс утонуть в этой девушке, но путь туда мне явно заказан.

– Самое интересное, я тоже не понимаю, что заставляет меня сидеть и наблюдать, как скачет твоё настроение. Я почему-то жду, когда ты, наконец-то, поешь. И… боже, да не знаю я. Думаешь, я не устала от этого? От тебя не устала? С первого твоего появления мой мир перевернулся, а я стараюсь удержать всё так, как было. Но увы, ты постоянно говоришь со мной, ищешь во мне что-то хорошее. Нет его, мон шер, и не должно быть. Леди обязана сидеть и молчать, ожидая, когда её купят. Вот она я, что ещё ты хочешь? – Мира отводит взгляд в сторону, тяжело вздыхая, словно и её тоже внутри рвут на куски мысли о бегстве так же, как и меня. Страшно, возможно, обоим, ведь не предугадать, что выкинет она завтра, и как я на это отреагирую.

– Есть. Ты заботишься обо мне, защищаешь меня странными способами, но всё же делаешь это, – напоминаю я.

– Глупости, – фыркает она.

– Может быть, но мне они нравятся. Откуда в тебе столько страха к окружающим людям? Откуда столько желания быть одинокой, когда для тебя это губительно? Откуда столько ненависти к тому, что тебе было подарено с рождения, ведь об этом мечтают практически все? Откуда?

– Мечтают? Неужели, они мечтают о постоянном надзоре? – Зло цедит она, поворачиваясь ко мне. – Неужели, они мечтают о жизни в золотой клетке, где запрещена самая примитивная прогулка и игра в мяч с ребятами на улице? Неужели, они мечтают всегда находиться за высокими воротами и с печалью смотреть в окно, когда по расписанию французский, этикет, игра в крокет, музыкальные уроки, конная прогулка и никакого подтверждения о том, что ты, вообще, для кого-то необходима? Если да, то они просто идиоты.

– Ты думаешь, что не нужна отцу? Да он обожает тебя, Мира. Он делает всё, чтобы ты имела всё. Он…

– Всё? – Перебивая меня, она горько усмехается. – Я не хочу всё, в том-то и дело. Я росла среди гувернанток, нянь и охраны, а его видела раз в несколько месяцев. И я бы всё отдала, чтобы он был обычным трудягой на каком-нибудь заводе, приходил ко мне и читал на ночь, целовал и желал красивых снов. Я бы все свои деньги отдала за то, чтобы узнать, а какой аромат у настоящих чувств. Всё бы отдала и не пожалела ничего, чтобы папа спросил меня – чего хочу я и кем себя вижу. Но нет, ему это неинтересно, ведь я наследница, которую необходимо подороже продать и найти достойного кандидата для передачи его бизнеса. Я бы с удовольствием упала на дно, там, где жил ты, чтобы подняться и проявить себя.