«Все честные анненковские партизаны, если они действительно верят в то, что Анненков не изменил, должны крепко стиснуть зубы и молчать, чтобы не вызвать соблазн среди слабых и робких. И мы поймём этих партизан, ибо для них Родина выше атамана Анненкова»[343].

«Прочёл я статью в шанхайской белой газете «Россия», написанную бойким, но незадачливым писателем Н. Колесниковым по поводу моего перехода на сторону Советской власти и подумал: «Хоть и ловкий парень Колесников, хлёстко пишет, ругается не хуже английских консерваторов в парламенте, а нет-нет да и сядет в калошу — заврётся»».

«Я, например, взглянув однажды на портрет автора романа «Огонь земли», удивился: ему бы в жёлтом доме сидеть, а он ещё романы пописывает!».

«Эмигрантский уж

Раньше, в старое время, в киргизских аулах и волостях выбирали в Бии[344] умных. Что же Вы из себя представляете: шпанку ли каракуля или просто курдючного барана, у которого всё богатство заключается в жирном заде? К сожалению, я Вас раньше не имел чести знать, а из Вашей статейки трудно выяснить, что Вы за личность. Видно лишь, что Вы бывший барин, любивший интересное и занимательное, вроде Азовской бойни. Пусть эмиграция, которой осточертело Ваше шипение, сама сделает свои выводы и заключения.

Я её звал и зову понять и осознать свою неправду перед советской властью и, отказавшись от своего прошлого, переходить на сторону Советской власти.

Для Вас, господа Чекан Бии, моя роль кажется гнусной и поганой, для меня она является священным долгом.

Борис Анненков

Москва, 20 июня 1926 года».

«Такое явление как прошение о помиловании, поданное Анненковым ВЦИК, не может пройти незамеченным и вызовет много самых противоречивых мнений, потому что имя атамана Анненкова вписано первыми буквами в историю Семиречья. Перешли и честно служат такие величины, как покойный Брусилов, Болдырев и сотни других, действительно боевых генералов, и пользуются уважением своих врагов и друзей. Совсем не то атаман Анненков. Молодой, 26–28-летний генерал, безусловно храбрый, с ненасытным честолюбием, перед разгорячённым воображением которого витает тень «маленького капрала» — Наполеона, политический проходимец, метавшийся от пятёрки (Директории. — В.Г.) к Колчаку, от Колчака — к Сибирской Думе и пр., не находя положения, достойного его честолюбия, опираясь на стойкие дисциплинированные части, он стал полновластным Диктатором Семиречья. Тогда-то и развернулся гений молодого генерала. Беспощадные реквизиции, порки, расстрелы правых и виновных посыпались на жителей Семиречья. Кровь полилась не ручьями, а реками. Чтобы описать все ужасы атаманщины, нужны целые тома, а за документами не нужно обращаться в архив. Достаточно проехать по Семиречью, и тысячи вдов и сирот, обесчещенных девушек, развалины некогда цветущих сёл и деревень, сожжённых по приказу Анненкова, — красноречивые свидетели деяний лихого атамана. Может быть, он «не знал» об этом, как часто любил оправдывать свои зверства? Ведь бумажки только тормозят работу, и все приказы о таких «подвигах» давались устно. Может быть, он не знал, куда девались два полка, которые за 18 перебежчиков к большевикам отправлены на тот свет целиком? Может быть, он не знал, за что и кто расстреливал детей, женщин и стариков, кто сбрасывал с кручи десятки невинных людей, заподозренных в большевизме, и к тому же совершенно бездоказательно, по одному подозрению? Может быть, атаман не знал, куда делись его партизаны, пожелавшие вернуться на родину? Пусть он взглянет на ущелье близ Сельке Горного Гнезда — кости их и сейчас белеют там. Может, атаману было неизвестно, что его партизаны по наряду комендантов получали девочек и меняли их чуть не каждый день? А кто разрешил проделывать то же самое китайским частям (хунхузам), которые охотнее всего предпочитали девочек в возрасте от 9 до 14 лет, а надоевшую просто убивали?