Клац, клац, клац. Бесконечное клацанье отпираемых дверных замков. Девять часов утра, четверг. Двери открыты, каждый стоит на пороге своей камеры. Гремит голос:

– Заключенные, приготовиться к обходу губернатора!

Высокий седовласый человек медленно идет по коридору, останавливаясь у каждой камеры. Его сопровождают пять офицеров из колониального ведомства. Несомненно, все врачи. Слышно, как губернатору докладывают, за что и на сколько приговорен тот или иной узник. Перед тем как подойти ко мне, инспектор задержался у соседней камеры. Ее «жилец» не стоял на ногах, его вынуждены поддерживать под руки. Это Гравиль, один из каннибалов. Кто-то из офицеров сказал:

– Так это же ходячий труп.

– Они все в жалком состоянии, – заметил губернатор.

Комиссия подошла ко мне.

– Ваше имя? – спросил губернатор.

– Шарьер.

– Сколько?

– Восемь лет за кражу государственного имущества, непреднамеренное убийство. Три и пять без перерыва.

– Сколько отсидел?

– Восемнадцать месяцев.

– Поведение?

– Хорошее, – ответил комендант тюрьмы.

– Состояние здоровья?

– Удовлетворительное, – отозвался доктор.

– Имеете что-либо заявить?

– Только то, что здешний режим бесчеловечен и недостоин Франции.

– В каком смысле?

– Абсолютная тишина, никаких прогулок, а до недавнего времени и никакой медицинской помощи.

– Ведите себя хорошо, и, может быть, пока я губернатор, мне удастся сократить вам срок.

– Спасибо.

С этого дня нам разрешили час прогулки с купанием в искусственном бассейне, отгороженном от моря огромными каменными блоками для защиты купающихся от акул. Все это делалось по распоряжению губернатора и главного врача колонии.

Каждое утро в девять часов группы заключенных по сто человек направлялись в чем мать родила из тюрьмы к морю. Жены и дети надзирателей в это время должны были сидеть по домам, чтобы дать нам возможность пройти мимо в костюмах Адама.

Это продолжалось в течение месяца. Лица людей совершенно изменились. Умственно и физически больные люди, томившиеся в камерах одиночного заключения, полностью преобразились. Сказывались солнечное тепло, купание в море и возможность поговорить часок каждый день.

Однажды мы возвращались с моря в тюрьму. Я плелся в хвосте колонны. И вдруг раздался душераздирающий крик, за которым последовали два револьверных выстрела.

– Спасите! На помощь! Моя девочка тонет!

Крик доносился со стороны небольшого причала, представлявшего собой простую бетонную дамбу, уходящую в море. К ней причаливали лодки. Послышались другие крики:

– Акулы!

И еще два револьверных выстрела. Все остановились и стали смотреть в сторону, откуда доносились крики и выстрелы. Не раздумывая, я оттолкнул надзирателя и, голый, бросился к молу. Прибежав туда, я увидел двух обезумевших от воплей женщин, трех надзирателей и нескольких арабов.

– Прыгайте! – кричала женщина. – Она недалеко! Я не умею плавать, а то бы… О, трусливое стадо!

– Акулы! – закричал один надзиратель и стал палить в них снова.

Девочка в бело-голубом платьице барахталась в воде. Течение медленно относило ее от берега. Ее несло точно к тому месту, где было кладбище узников; пока до него еще было далеко. Багры беспрерывно стреляли и, должно быть, задели акул, поскольку вода рядом с девочкой кипела и бурлила.

– Не стреляйте! – закричал я и прыгнул в воду.

Подхваченный течением, я стал быстро приближаться к девочке. Что есть мочи я бил ногами, чтобы отпугнуть акул. Девочка все еще держалась на плаву, благодаря вздувшемуся, как парус, платьицу.

До нее оставалось каких-то тридцать-сорок метров, когда с Руаяля подоспела лодка. Оттуда заметили, что происходит. Лодка подобрала девочку перед самым моим носом. Ее вытащили из воды, а я завыл от ярости и досады, не обращая никакого внимания на акул. Меня тоже втянули в лодку. Я рисковал своей жизнью впустую.

Я так думал, по крайней мере, сначала. Но спустя месяц доктор Жермен Гибер добился в качестве награды отмены приговора, и я «по состоянию здоровья» был выпущен из тюрьмы одиночного заключения.

И вот я снова просто чудом оказался на Руаяле как обычный заключенный, отбывающий обычное заключение. Мне суждено было провести восемь лет в камере-одиночке, но я пытался спасти девочку, и этот поступок вернул меня на Руаяль через девятнадцать месяцев.

Со мной мои друзья: Дега, все еще главный бухгалтер; Гальгани – письмоносец; Карбоньери, полностью оправданный по делу о несостоявшемся побеге; и Гранде, и столяр Бурсе, и санитар Шаталь, и свояки-«колясочники» Нарик и Кенье; и Матюрет, мой партнер по первому побегу, – он все еще на Руаяле и работает в должности помощника дежурного санитара.

Корсиканские разбойники тоже все в сборе: Эссари, Вичиоли, Чезари, Разори, Фоско, Мокье и Шапар, который подвел под гильотину главаря по делу о марсельской бирже по кличке Коготь. В общем, представлены все «звезды» судебной хроники с 1927 по 1935 год.

Марсино, убивший Дюфрена, умер на прошлой неделе от полного физического истощения. Акулы полакомились особым блюдом из лучшего парижского эксперта по драгоценным камням.

Баррá, по кличке Артистка, в прошлом чемпион Лиможа по теннису и миллионер, сейчас заведует лабораторией и аптекой в больнице. Он сидит за убийство одного шофера и его мальчика, который в свою очередь ходил в любовниках у Барра. Наш доктор, большой любитель острой шутки, говорит по этому поводу, что из-за права первой ночи можно заработать чахотку на островах.

Одним словом, мое появление на Руаяле было как гром среди ясного неба. В субботу утром я снова вошел в свой корпус, где обитали осужденные за тяжкие преступления. Почти все были на месте, и все без исключения приветствовали меня самым дружеским образом. Даже часовщик, не разговаривающий ни с кем с того памятного утра, когда его чуть не гильотинировали по ошибке, подошел ко мне и громко поздоровался.

– Как дела, братья? Порядок?

– Да, Папи. Добро пожаловать.

– Давай на свое место, – сказал Гранде. – С тех пор как тебя увели, его никто не занимал.

– Спасибо всем. Какие новости?

– Есть одна хорошая новость.

– Какая?

– Вчера вечером убили араба, который донес на тебя. Это произошло в коридоре рядом с блоком, где размещаются зэки с хорошим поведением. Ты помнишь араба, который залезал на пальму и следил за тобой? Кто-то, должно быть из твоих друзей, побеспокоился о тебе, чтобы ты больше не встречался с ним и не нажил себе новых неприятностей.