– Мне хотелось бы поблагодарить этого человека.

– Он когда-нибудь сам скажет. Араба обнаружили во время переклички с ножом в сердце. Никто ничего не видел и не слышал.

– Так-то лучше. А как игра?

– Прекрасно. Твое место так и ждет тебя.

– Хорошо.

Итак, начнем все сначала. Жизнь продолжается. Я снова только лишь заключенный, приговоренный к пожизненному сроку. Кто знает, как и когда закончится эта история.

– Папи, мы все страшно переживали за тебя, когда услышали, что тебя приговорили к восьми годам одиночки, – продолжал Гранде. – Думаю, на островах не найдется ни одного человека, кто отказался бы помочь тебе, даже невзирая на риск. Слава богу, ты опять с нами.

Вошел араб-тюремщик:

– Вас вызывает комендант.

Я пошел за ним. Несколько багров в караульном помещении очень любезно поговорили со мной, и я последовал дальше за арабом. А вот и сам комендант Пруйе.

– Порядок, Папийон?

– Да, месье комендант.

– Рад за вас, что получили прощение. Вы проявили храбрость, когда пытались спасти дочку моего коллеги.

– Спасибо.

– Поработай пока на буйволах, а потом вернешься на должность золотаря и получишь разрешение заниматься рыбалкой.

– Если я вас не слишком скомпрометирую, это было бы прекрасно.

– Это моя забота. Бывший заведующий строительными мастерскими больше здесь не служит. А я сам через три недели отбываю во Францию. Завтра приступай к работе.

– Не знаю, как и благодарить вас, месье комендант.

– Может, тем, что потерпишь хоть месяц с новым побегом? – сказал комендант и рассмеялся.

Люди в нашем корпусе остаются все теми же людьми; их жизнь нисколько не изменилась с тех пор, как меня отправили в одиночку. Игроки – особый класс людей: они ни о чем не думают, и ничто их не интересует, кроме карт. Те, у кого есть мальчики, живут, едят и спят с ними. Образуются настоящие «супружеские» пары, денно и нощно пребывающие в своих забавах и привязанностях. Сцены ревности вспыхивают и разыгрываются там, где «муж» или «жена» начинают следить друг за другом в предчувствии измены. Это непременно заканчивается убийством, когда одна половина, устав от другой, пытается переметнуться к новым любовникам.

Неделя не прошла, как негр Симплон убил человека по имени Сидерó, и все из-за «красотки» Шарли́ (Барра). Симплон убил из-за него уже третьего.

Я еще не успел провести в лагере несколько часов, как ко мне уже подгребли два типа.

– Скажи Папийон, Матюрет твоя крошка или нет?

– А в чем дело?

– Так, из личных интересов.

– Послушай, Матюрет прошел со мной две с половиной тысячи километров и вел себя так, как подобает мужчине. Это все, что я могу сказать.

– Я хотел бы знать, был ли он твоей милочкой?

– Нет. В этом смысле ничего подобного за ним не водилось. Что касается нашей дружбы, то она действительно крепкая. Остальное меня не касается, если, конечно, его не собираются обидеть.

– А что, если он станет моей женой?

– Если дело полюбовное, я вмешиваться не стану. Но если ты силой и угрозами попытаешься добиться его взаимности, то, разумеется, придется считаться и со мной.

И так всегда у этих гомиков: активный он или пассивный, находят друг друга, устраиваются и живут своей любовью, ни о чем больше не задумываясь!

Я встретил итальянца из нашего конвоя, помните, того парня с золотой гильзой? Он подошел и поздоровался. Я спросил:

– Ты еще здесь?

– Делал все, что мог. Мать прислала мне двенадцать тысяч франков. Багор взял шесть тысяч комиссионных. Да я сам заплатил четыре тысячи, чтобы меня вывезли на материк. Добился отправки в Кайенну на рентген. Но там ничего не вышло. Затем устроил так, что меня судили за ножевое ранение моего друга. Ты знаешь его – это Разори-корсиканец, известный бандит.

– Да, и что дальше?

– Мы с ним договорились. Он проткнул себе живот, и нас обоих отправили в военный трибунал: его – в качестве истца, меня – как ответчика. Дело обтяпали за две недели. Но мы так и не попали на материк. Дали мне шесть месяцев одиночки, которые я и отбарабанил в прошлом году. Ты даже не знал, что я сижу вместе с тобой. Боюсь, здесь я больше не вынесу, Папи. Пора кончать с собой.

– Лучше погибнуть в море при побеге. По крайней мере, хоть умрешь свободным.

– Ты прав, я на все готов. Если что надумаешь, дай знать.

– Договорились.

Итак, жизнь на Руаяле снова потекла своим чередом. Работаю на буйволе по кличке Брут. Он весит две тонны и в сравнении с другими – настоящий убийца. От его рогов пали уже два самца.

– Это его последний шанс, – сказал надзиратель Ангости, отвечавший за работу. – Если прикончит еще одного – отправим на бойню.

Сегодня утром состоялось наше первое знакомство с Брутом. Негр с Мартиники, работавший на нем раньше, остался на неделю, чтобы обучить меня ремеслу. С Брутом мы подружились сразу: я помочился ему на морду, и он захлопал языком по ноздрям. Страшно любит лизать соленое. Затем я дал ему несколько зеленых плодов манго, которые сорвал в саду больницы. Брут впрягся в ярмо, привязанное крепкими гужами к огромному дышлу грубо сработанной повозки, принадлежавшей, должно быть, еще египетским фараонам. На повозке установлена бочка емкостью три тысячи литров. Вот с таким снаряжением мы направляемся к берегу моря. Наша с Брутом задача состоит в том, чтобы съехать вниз, наполнить бочку водой и поднять ее на плато по страшно крутому склону. Там я вытаскиваю из бочки затычку, и вода бежит по желобам, смывая нечистоты, скопившиеся за ночь и вынесенные утром золотарями. Работа начинается в шесть утра и заканчивается около девяти.

Через четыре дня негр с Мартиники сказал, что теперь я и сам справлюсь со всеми делами без посторонней помощи. Правда, была тут одна загвоздка: Брут не очень-то спешил на работу и прятался в пруду, так что мне приходилось в пять часов утра лезть туда и отыскивать ленивую скотину. У Брута очень чувствительные ноздри, в которые вдето железное кольцо. На нем цепь сантиметров пятьдесят в длину, она болтается на кольце постоянно. Стоило мне обнаружить буйвола, как он тут же бросался в сторону, нырял и показывался на поверхности на почтительном от меня расстоянии. Иногда приходилось ловить его больше часа, барахтаясь в этой вонючей луже, заросшей кувшинками и заполненной всевозможной водяной живностью. Тут уж я не выдерживал и принимался костить его на чем свет стоит: «Свинья! Вислобрюхая упрямая скотина! Да вылезешь ли ты, черт бы тебя побрал, из воды?» Но он смирялся лишь тогда, когда мне удавалось поймать его за цепь. Оскорбления быка ни капельки не задевали. Но стоило мне вытащить Брута из пруда, как мы становились друзьями.

У меня было два бидона из-под свиного сала. В них я держал свежую чистую воду и устраивал себе душ. Сначала смывал липкую грязь, затем намыливался и споласкивался. После этого у меня обычно оставалось еще полбидона воды, и я принимался мыть и чистить Брута. Скребницу мне заменяла грубая волосянистая половинка кокосовой скорлупы. Я чистил буйвола, одновременно поливая его водой и осторожно обходя самые чувствительные места. Брут терся головой о мои руки и добровольно подходил к дышлу. Я никогда не пользовался бодцом, как это делал негр, и в знак благодарности буйвол катил повозку гораздо быстрее, чем раньше.