Поставленные в опьяняющие дни августовских завоеваний, эти цели, к которым направляла свои устремления Германии, были настолько грандиозны, что их невозможно было низвести на уровень какого-либо приемлемого, но реального компромисса. В стане союзников первоочередную цель войны сформулировал русский министр иностранных дел Сазонов. 20 августа в Санкт-Петербурге, во время завтрака тет-а-тет с послом Палеологом он сказал: «Моя формула проста, — сказал Сазонов, — мы должны уничтожить германский империализм». Собеседники согласились с тем, что это — война насмерть, ради национального существования, и что своих целей можно добиться только в результате полной победы. Несколько неосторожный для царского министра, Сазонов выразил согласие с тем, что должны произойти большие политические перемены для того, чтобы кайзерство не восстановилось снова из своих развалин. Польшу необходимо возродить, увеличить территорию Бельгии, Эльзас-Лотарингию передать Франции, Шлезвиг-Гольштейн отдать Дании, восстановить Ганновер, освободить Богемию из-под владычества Австро-Венгрии, а все немецкие колонии разделить между Францией, Бельгией и Англией.

Так перекраивали карту профессиональные политики. Среди простого народа, не отличавшего Шлезвиг-Гольштейн от Богемии, уже через двадцать дней войны окрепло глубокое осознание того, что мир столкнулся с «крупнейшим явлением человеческой истории после Французской революции». Хотя гигантская катастрофа в августе, когда она не изгладилась еще из памяти, как казалось, таила в себе «громадную надежду», надежду на то, что впоследствии будет лучше, надежду на окончание войны, на возможность переделать мир. Мистер Бритлинг в романе Уэллса, герой пусть и вымышленный, но типичный, думал, что война может оказаться «огромным шагом вперед в жизни человечества. Это конец сорока лет губительного напряжения. Это кризис и его разрешение». Он видел «громадную возможность… Мы можем переделать карту мира… Мир — податливая глина для людей, которые могут делать с ней, что хотят. Это — конец и начало…»

В британском адмиралтействе в 1914 году менее всего приветствовался риск. Ценнее флота для Великобритании ничего не было. Он не являлся, как язвительно отозвался Черчилль в 1912 году о германских военно-морских силах, «флотом ради роскоши»; для Англии флот являлся «жизненно важной» потребностью в самом точном значении этих слов. Британская империя не могла допустить военно-морского поражения или хотя бы утрату военного превосходства на море из-за потери отдельных кораблей. Задачи, стоявшие перед флотом, были огромны. Флот должен был предотвратить вторжение на Британские острова; флот должен был обеспечить сопровождение и безопасную высадку на континент британских экспедиционных сил. Флоту нужно было доставить из Индии на родину войска, которым предстояло влиться в регулярную армию и заменить территориальные дивизии. Однако прежде всего флот должен был обеспечить безопасность морской торговли на всей акватории мирового океана.

Отнюдь не вторжение, которое Комитет имперской обороны объявил «неосуществимым», а «воспрепятствование нашей торговли и уничтожение коммерческого судоходства» было признано адмиралтейством первостепенной опасностью. Британия ввозила две трети продовольствия. Само ее существование зависело от внешней торговли, осуществлявшейся английскими судами, суммарный тоннаж которых достигал 43 процентов от общемирового и на долю которых приходилось более половины всего объема мировой морской торговли — столько же, сколько на все остальные страны мира, вместе взятые. До войны англичанам не давали покоя страхи, что быстроходные германские пароходы будут переоборудованы в рейдеры для действий на торговых путях. Предполагалось, что по меньшей мере сорок подобных кораблей — не считая немецких крейсеров — могут быть отправлены на охоту на океанские маршруты мировой торговли. От английского флота требовалось рассредоточить свои корабли и эскадры, чтобы защитить морские пути из Суэца в Персию, Индию, на Дальний Восток и африканские маршруты вокруг мыса Доброй Надежды, чтобы прикрыть Северную Атлантику до США и Канады, акваторию Карибского моря с островами Вест-Индии, а также Южную Атлантику и южную часть Тихого океана, от Южной Америки до Австралии. Критически важными точками являлись районы Мирового океана, где пересекались маршруты торговых судов и где вероятнее всего ожидать нападений вражеских рейдеров.

«Самый принцип войны на море, — заявил Фишер, и это было военно-морским аналогом папской буллы, — заключается в том, чтобы иметь свободу идти куда угодно с любой чертовой посудиной, которая есть у военного флота». В переводе на более понятный язык, это означало, что военно-морской флот должен превосходить противника или быть сильнее в любом месте, где вероятно столкновение с ним. Английский флот, имевший столько задач по всему земному шару, мог сосредоточить превосходящие силы в своих водах, где любой ценой необходимо было избегать сражения на равных. Все ожидали крупного сражения между большими боевыми кораблями, в котором, возможно, и решится вопрос о господстве на море — в одном столкновении, как это произошло при Цусиме между русским и японским флотами. Великобритания не могла позволить себе пойти на риск утраты превосходства в результате такого сражения, но для германского флота это было не так, поэтому считалось, что немцы вполне способны попытать счастья в сражении. А в Германии кайзер во всеуслышание провозгласил: «Будущее Германии спущено на воду», по всей стране возникали и множились в числе военно-морские лиги, собиравшие по подписке деньги на строительство линкоров под такими лозунгами, как «Англия — враг! Вероломный Альбион! Грядущая война! Британская опасность! Англия планирует напасть на нас в 1911 году!» Поэтому ей, будто сорвавшейся в 1914 году с узды, приписывали безграничную агрессивность и готовность смело броситься в битву даже при невыгодном раскладе, который мог подтолкнуть к любому отчаянному и дерзкому шагу.

Нервная система британского военно-морского флота оказалась чрезвычайно восприимчива к тем страхам, которые внушали неизвестные, но, вне всяких сомнений, агрессивные намерения противника; особенный страх вызывали подводные лодки, эти невидимки, чей смертоносный потенциал, пока еще смутный, с каждым годом становился все явственней.

Для размещения базы флота в военное время запоздало выбрали Скапа-Флоу — естественное укрытие среди Оркнейских островов, едва ли не самую дальнюю точку, куда мог добраться Гранд-Флит, практически последний унылый клочок британской территории, отдаленный аванпост Британских островов, отстоящий на север еще дальше, чем самая северная оконечность главного из этих островов. Расположенный на 59-й широте, Скапа-Флоу находится у входа в Северное море, на 350 миль севернее острова Гельголанд, откуда должен был появиться германский флот, если он решится на это, и к северу на 550 миль от района Портсмут — Гавр, где намечена переправа английского экспедиционного корпуса. Расстояние от базы до места вылазки немцев было больше, чем то, которое отделяло бы немцев от английских транспортов, если предположить, что они попытаются напасть на них. С этой позиции Гранд-Флит мог вести оборону и блокировать морские торговые пути, ведущие в Германию через Северное море, а своим присутствием загнать вражеские суда в порты. Если же противник выйдет в море, то, расположившись между ним и его базой, англичане могли вынудить его принять бой. Однако Скапа-Флоу не был готов принять флот.