– Но разве эта работа не для полиции?

Майкл вскакивает и начинает ходит по комнате из угла в угол:

– Я звонил в полицию. Они мне сказали, что у них руки связаны, потому что у нас был объединенный счет, так что я сам виноват. То есть наказать Нину могу только я сам. То есть мы с тобой. – Он хватает кочергу и тыкает в догорающие поленья. Во все стороны летят искры. – Ванесса, я не могу поверить, что ты споришь со мной из-за этого. При том, сколько у тебя денег!

Момент настал.

– На самом деле денег у меня нет.

Майкл смеется:

– Очень смешно.

– Никаких шуток, Майкл. Я говорю совершенно серьезно. У меня денег не так много. Я не могу тебе помочь.

Он поворачивается, вертя в руке кочергу. Тени от пламени в камине пляшут на его лице.

– Ты хочешь сказать, что у тебя нет при себе наличных.

– Нет. Я хочу сказать, что денег нет практически вообще. – Я ставлю чашку на столик, чай выплескивается и обжигает мне руку, оставив красное пятно. Я прижимаю к руке губы. Мне хочется высосать боль. – У меня есть дом. А с наличными очень плохо. К тому времени, когда умер папа, он был почти банкротом. Мой трастовый фонд почти пуст. Мои акции в «Корпорации Либлинг» потонули. В данный момент все, что у меня есть, уходит на содержание Стоунхейвена. Ты хотя бы представляешь себе, сколько стоит содержание такого поместья? Сотни тысяч долларов в год! Ты никогда не гадал, почему твоя семья продала свой замок?

Майкл ошарашенно смотрит на меня:

– Ты шутишь. Ха-ха, точно шутишь? Отличная шутка. Ты решила меня разозлить, да?

– Никаких шуток. Надо было сказать тебе об этом раньше, но я никак не могла найти момент. Прости.

– Вот оно что. Этим все объясняется…

Голос Майкла стихает, а я гадаю, что же этим объясняется. Он стучит по паркету концом кочерги, в сторону при каждом ударе летят маленькие кусочки дерева. Всякий раз при этом я вздрагиваю.

– Ладно. Но дом. И все, что в нем. Это же все стоит… сколько? Несколько миллионов? Десятки миллионов?

– Наверное.

– Ну так продай дом.

Неужели он действительно предлагает мне продать дом, чтобы заплатить за вендетту против Нины Росс?

– Может быть, когда-нибудь и продам. Но не сейчас. Не ради этого. – Я немного медлю, размышляю, а потом… Да, это будет издевка, но удержаться не могу! Я поднимаю руку. – Я могла бы продать кольцо, – произношу я осторожно. – Как думаешь, сколько оно стоит? Наверняка цифра шестизначная.

Я слежу за лицом Майкла. Но если он и знает правду, то хорошо это скрывает. Он произносит сквозь зубы:

– Кольцо моей бабушки мы продавать не будем. Это наследство.

– Ну, так и этот дом мы продавать не будем. Это наследство, доставшееся мне от моей бабушки.

– Но тебе здесь даже не нравится!

– Все намного сложнее.

Майкл взвешивает кочергу в руке. Я снова ощущаю знакомый укол страха в самое сердце. Что у него на уме? – гадаю я. – Но ведь рано или поздно нам потребуются наличные. Надо их где-то раздобыть, Ванесса. Сейчас или позже.

– Но ты вроде бы говорил, что у тебя уйма денег в трастовом фонде в Ирландии, – намекаю я. – Сейчас самое время их оттуда взять.

Майкл швыряет кочергу в камин и шагает к двери.

– Мне нужно уйти из этого чертова дома. Проедусь, – мрачно говорит он, порывисто выходит из библиотеки, а через минуту я слышу, как хлопает парадная дверь.

Я думаю, привезет он мне куриный суп, как обещал, или нет. У меня такое чувство, что не привезет.

Я беру чашку и делаю глоток чая. Как только жидкость попадает в желудок, его снова скручивает спазмом, я чувствую во рту вкус желчи. Я едва успеваю добрести до ведерка для бумаг в углу, как мой желудок начинает извергать выпитый чай. Ведерко сделано из тисненой кожи. Белесо-коричневая жидкость мгновенно впитывается в кожу и уродует ее. Нужно поскорее выбросить это ведерко, пока меня не стошнило снова.

Я лежу на полу, прижавшись щекой к холодному паркету. «Сопоставь все», – подсказывает мне шепотом знакомый внутренний голос, и я вспоминаю о визине, который я подлила в мартини Нине. Я думаю о том, какой беспомощной и ошарашенной она себя чувствовала, когда ее выворачивало наизнанку в кустах около дома. Я думаю об этом, и эти мысли больше не доставляют мне мстительной радости. Теперь у меня совсем другие мысли: чему суждено случиться, то непременно произойдет. Может быть, мы с Ниной каким-то образом оказались вовлеченными в бесконечный цикл событий и гонялись друг за дружкой по кругу и хватали одна другую за хвост.

Не могу избавиться от мысли о том, что мы обе гоняемся не за тем, за кем надо бы.

Проходит день, потом еще один, и разговор о деньгах не возникает вновь. Я надеюсь, что Майкл просто-напросто отказался от вендетты против Нины. Но я все чаще и чаще ловлю себя на том, что наблюдаю за ним и вижу, как он ходит по дому и трогает разные вещи как-то уж слишком по-хозяйски. Он рассматривает мебель и произведения искусства со вниманием, которое я раньше приписывала любопытству, а теперь гадаю – не инвентаризацией ли он занялся?

Как-то раз я застаю его в парадной гостиной перед комодом эпохи Людовика IV. Майкл стоит со смартфоном в руке, и я готова поклясться, что он только что сфотографировал комод. А когда я открываю гардероб в спальне и заглядываю в шкатулку, где храню последние из драгоценностей матери (там нет ничего особо ценного – скорее это сентиментальные вещички, вроде ее любимых сережек – бриллиантовых «капелек» и «теннисного» браслета, который мне маловат)… У меня паранойя или шкатулка передвинута дюйма на три влево?

Однако после нашей стычки Майкл ведет себя просто идеально. Приносит мне чай в постель (а я, после того как на днях меня вырвало, не могу смотреть на чай без подозрений и первым делом пробую его кончиком языка на привкус визина, но никакого привкуса нет). Без моих просьб Майкл наводит порядок в кухне. Массирует мне спину, когда я жалуюсь на усталость. И я должна признаться, что он прав: нам действительно нужны деньги – хоть на похищение Нины, хоть на оплату счетов. Но почему же тогда я так упорно сопротивляюсь продаже хотя бы малой части антиквариата? Может быть, я просто ищу причины злиться на Майкла, потому что у нас произошла первая настоящая ссора, и я боюсь, что виновата в ней я.

А потом я слышу, как он храпит в кровати рядом со мной, и не могу заснуть из-за голосов у себя в голове, и мне в голову приходит еще одна ужасная мысль: не потому ли я так захотела Майкла, что он принадлежал Нине, а теперь он мой, и я начинаю терять к нему интерес? А может быть, любовь ярче всего вспыхивает именно тогда, когда ускользает, становится бриллиантом, который подвешен высоко – казалось бы, вот-вот дотянешься, но не получается… А если дотянешься и схватишь, блеск сразу тускнеет и на ладони у тебя просто серый камешек.