ты притащила с собой с этих твоих негритянских островов.

– Продолжай-продолжай, Брек. Я обожаю слушать, когда ты говоришь подобное. Ты же знаешь, что это неправда: просто таким способом освобождаешься от яда, накопившегося внутри. Продолжай! У нас говорят: «Дьявол плюется сильнее, перед тем как провалиться назад в преисподнюю». Значит, ты выздоравливаешь.

– Джек Эшли! Господи! Да он как щенок, у которого глаза еще не раскрылись. Тряпка! А эти его изобретения! У него мозгов не хватит, чтобы нож консервный изобрести. Ты куда?

Он боялся остаться один, боялся молчания.

– Пойду пройдусь, подышу. Я недолго.

Она и правда скоро вернулась.

– Что ты там делала?

– Ничего особенного, Брек: смотрела на звезды, думала.

Молчание.

– Целый час?

Молчание.

– О чем ты думала?

– Все годы, пока я нахожусь в этой стране, мне не хватало моря. По ощущению, это словно слабая зубная боль, которая все никак не проходит. Море – как звезды. Звезды – как море. У меня нет каких-то оригинальных мыслей, Брек. Я думала о том же, о чем думают миллионы людей, которые смотрят на море или на звезды.

Ему до дрожи хотелось спросить, куда унесли ее эти мысли. Захотелось вернуть ее мысли от всех этих звезд к своей персоне, и, как часто с ним теперь бывало, он вдруг разозлился: резко выкинул руку вперед и что-то сбросил с тумбочки возле кровати. Это был колокольчик: она поняла это, когда он звякнул и покатился по полу. Юстейсия отошла к окну и уставилась в темноту.

В комнате для шитья стоял большой стол. Джордж и Фелисите могли бы сыграть в карты, но он не мог сосредоточиться: ему было все равно, выиграет он или проиграет. Джордж настоял, чтобы дверь в комнату оставалась открытой. Так они могли слышать голоса из комнаты больного, бывшей игровой. (Счастливые Дебевуа, где вы теперь?) Когда становился отчетливым голос отца, громкий и гневный, или раздавался грохот падающих предметов, Фелисите брала брата за руку, чтобы успокоить (у него же бывают припадки, может, он вообще не в себе), но Джордж все равно мог выскочить из комнаты, вылезти из дома по стене и скрыться в темноте.

Очень часто бывало, что они часами сидели в молчании.

– Если он ударит maman, я его убью.

– Джорди, отец никогда не ударит maman. Он плохо себя чувствует. Может, сейчас у него приступ боли. Им владеет раздражение. Однако отец понимает, как maman необходима ему.

– Ты не знаешь.

– Знаю. Но даже если… даже если он будет не в себе, maman его поймет и простит. Ты все слишком преувеличиваешь!

Еще полчаса прошло в молчании.

– Как только я буду уверен, что maman в безопасности, уеду на какое-то время.

– Мне будет тебя не хватать, но, думаю, это правильное решение.

– У меня нет денег.

– Я скопила шестнадцать долларов. Хочешь, прямо сейчас отдам их тебе.

– Не надо. Я пытался сегодня продать свое ружье мистеру Каллихену, но он готов заплатить за него только двенадцать долларов.

– Maman тоже даст тебе немного. Я ее попрошу.

Мы уже видели, как Джон Эшли, находясь в Южном полушарии, старался мысленно «укрепить стены» своего дома. Видели, как София и Юстейсия ставили подпорки, удерживая свои стены и крыши от обрушения. Год за годом Фелисите откладывала свой уход в религиозную жизнь, чтобы принести пользу обитателям «Сент-Китса». Джордж все-таки, наверное, был немного сумасшедшим. В любом случае в голове у него шла тяжелая мыслительная работа. Фелисите знала три способа отвлечь брата от его мрачных мыслей, хотя бы ненадолго, но понимала, что не может пользоваться ими часто, а то утратят свою действенность. Во-первых, можно было перевести разговор на Россию; во-вторых, помечтать о будущем; в-третьих, попросить его почитать стихи или разыграть какую-нибудь сценку. Только с ней одной Джордж говорил о своем стремлении стать актером, но даже она не догадывалась, что это должно произойти в России, – таким было его самое сокровенное, самое личное, самое абсурдное, наполненное ощущением чуда, надежды и отчаяния желание. Он не стал разубеждать сестру, что по-прежнему собирается спасать от уничтожения львов, тигров и пантер в Африке и выступать с ними в цирке, чтобы демонстрировать публике, насколько они красивы и сильны. Фелисите никогда не была в театре, даже на представлении «Хижины Дяди Тома», но мисс Дубкова, которая давала советы Лили Эшли, как следует держаться на сцене, стала учить и ее вместе с Джорджем актерскому чтению басен Лафонтена. Оказалось, что читать поэзию по-настоящему правильно очень трудно. Во время остановки в Париже, когда ее семья держала путь в Новый Свет, ей удалось услышать выступление одной из знаменитых актрис. Это был всего лишь монолог; она на миг прикоснулась к простоте – путеводной звезде и источнику мучений великого искусства.

Теперь, в комнате для шитья, время от времени Фелисите удавалось уговорить Джорджа поработать над каким-нибудь отрывком. Они представляли сцены из «Гофолии» и «Британика» Расина (Джордж был великолепен в роли Нерона), из «Гамлета» и «Венецианского купца» Шекспира. Джордж мог быть исключительно смешным, представляя мольеровского Скупого с его шкатулкой, или напыщенного Фальстафа. Порой он так увлекался, что повышал голос, и тогда просыпалась Энн – самый восторженный и обожающий зритель («Пожалуйста, прочти что-нибудь по-русски, Джордж. Умоляю!»), – но хватало ее однако ненадолго: скоро она начинала клевать носом. Тогда в дверях появлялась мать: стояла и слушала, пока представление не закончится, – и лишь потом говорила:

– О, мои дорогие! Вы опять полуночничаете? Давайте договоримся: сейчас каждый из вас продекламирует мне что-нибудь красивое, а потом вы отправитесь спать.

Это была ошибка. Юстейсия, которая даже в суровых испытаниях не пролила ни слезинки, размягчалась под воздействием прекрасного, но сын причину этих слез истолковывал по-другому.

Ночи шли чередой, одна за другой, и в последнюю неделю апреля атмосфера в комнате больного изменилась. Состояние Лансинга заметно улучшилось: теперь он реже прибегал к лаудауну, – однако вставать с постели ему не хотелось. Ночные разговоры вошли у него в привычку и превратились в жестокую игру. Он начал проявлять деспотизм и, хуже того, коварство, но удивило не это. Он стал жутко сентиментальным: то и дело говорил, что любит ее, а потом допытывался, действительно ли любит его она? Когда она любила его меньше, а когда больше? Признался, что, когда встретил ту маленькую девочку на Сент-Китсе, сразу понял, что она станет самой лучшей женушкой в мире. Да, так и было. И он не был дураком.

Имела место и агрессивность: она влюблялась в кого-нибудь, когда уехала с острова? Он не имеет в