разыгрывали? Не, подойдут, подойдут. В крайнем случае Иванов на посту сменит. Правда, рядовой часовой из него так себе. Вчера по дому лазил без знаков различия, но это погоны можно пустыми оставить, а с офицерским лицом такой номер не пройдет. Черт его знает, как на физиономии командный опыт и звездочки отпечатываются, но ведь отпечатываются. Пусть лучше к легкомысленному товарищу Лавренко подкатывают. Он как раз малость с похмелья.

Должны рискнуть, должны. В другом месте им опять долго наблюдать и высчитывать придется. А они местные, есть в этом уверенность.

Тимофей воровато оглянулся, вытащил флягу и принялся «подкрепляться». Глупо, конечно: любой нормальный пьянчуга укрылся бы от начальства под стеной или в подъезд на миг зашел. Но там не видно будет, приходится еще большим дурнем выглядеть.

Ощущение, что следят, имелось. Понятно, в таких вещах быть точным сложно, воображение даже с опытным бойцом шутки играет. Но все равно… Тимофей поморщился: коньяк во фляге был разведен, теперь и греть не грел, и вкус еще хуже, чем у настоящего.

Ага… Клюнуло на запашок.

Очень уж красивой мадьярка не показалась. Холененькая, это да. Пальто хорошее, только на рукаве следы от кирпичной пыли. Шла вроде бы мимо, к центральному подъезду, но замедлила шаг, приостановилась, словно в нерешительности. Что-то сказала… Губы яркие, накрашенные, в такой хмурый день вообще ягодными кажутся. Глаза выразительные… Как они там правильно называются?

– Не понимаю, гражданочка, – честно ответил очень честный часовой. – Проходите, не положено тута.

Заговорила уже просительно, чуть воркуя, одновременно жалобно вскидывая узкие бровки. Жест понятен – на рот яркий: жевать, кушать хочется, голодное время.

– Так война, – развел руками Тимофей. – Нас-то тоже не перекармливают. Гитлер, гад, виноват.

Да, Гитлер – капут, тут она очень согласна, но она – не капут, нет, она жить и кушать хочет. Пусть товарищ солдат поможет, а уж она-то…

Э-э… Сержант Лавренко слегка обалдел – и в целях следственной целесообразности, и просто так, естественным путем. Жора был прав: под пальто мадьярка была очень выразительной. И не скажешь, что особо исхудала и поизносилась.

Искусительница запахнула пальто и умоляюще сложила ладони.

– Так вот… разве что… – Тимофей полез за пазуху, показал банку сардин, выставил горлышко фляги.

Да-да, то, о чем мечтала. Показала пальцами – две банки можно?

– Двух нету. Не то чтобы я жадный, просто уже сожрали, – оправдался добрый сержант Лавренко.

Пусть так. Солдат не пожалеет, она очень-очень вкусная.

– Ну, не вкусней сардинок, – пробормотал робкий и колеблющийся часовой.

Ухватила под локоть, увлекла мягко и цепко, как кошка мышку. В глаза заглядывает моляще, а в изгибе неприличных губ презрение. Ладно, как человеку против такой красы устоять? Куда идем-то?..

В средний подъезд и идем. Тьфу, там же вроде все осмотрели.

Все же оглянулась исподтишка, но локоть не отпускает, пахнет чем-то сладким – цветочное пополам с печной гарью.

Распахнула дверь.

– А не засекут нас? – демонстрировал законную неуверенность сержант Лавренко.

Впихнула внутрь, как паровоз-толкач, правда, с улыбкой манящей.

Теперь куда?

Оказалось, первый этаж, и даже дверь заранее приоткрыта. Квартиру опергруппа проверяла, но то тогда, а сейчас, понятно, здесь все иначе. Присутствие людей Тимофей ощутил сразу, да они особо и не скрывались, разом надвигались из углов прихожей, хари злые, предвкушающие. И знакомые есть, а как же.

– Родичи, что ли? – удивился туповатый сержант, поворачиваясь к красавице. – Так мало на всех будет.

Мадьярка двумя руками вцепилась в автомат на плече жертвы, блокируя оружие. А Тимофей все не понимал, потянул флягу:

– Коньяк…

Смотрели, как на жука-вонючку, уже почти дохлого, раздавленного. И пухломордый суслик, с которым у подвальной печки сидели, презрительно челюсть выставил. Кепку надел, куртку рабочую, в руке что-то тяжелое, в тряпку завернутое. Предусмотрительно-то как…

– И сардинки. Ферштейн? Рыбка…

Консервную баночку сержант Лавренко доставать все же не стал, толкнул подальше за пазуху, чтобы брать рукоять снятого с предохранителя вальтера не мешала. Стрелял сквозь шинель, резко повернувшись полубоком…

Ближайший словно и не понял, что в него пулю всадили, так и стоял столбом. Уходя от удара слева, Тимофей рванулся, висящая на автомате соблазнительница взвизгнула, повисла всей тяжестью нежного буржуйского тела. Все ж помешала: пистолет выхватить удалось, но вторая пуля только обои на стене попортила. Пришлось стряхнуть с плеча автомат, шагнуть почти под нож, заслоняясь ближним нападающим от других.

Трещали крючки шинели, но сержант Лавренко не терял концентрации: очередная пуля вошла снизу вверх под подбородок «ножовщику». Затылок венгра лопнул, остальные убийцы в растерянности отшатнулись. Тимофей продолжал двигаться, вжимаясь плечом в стену, рассылал веером пули. Стрелять приходилось от бедра, уж очень близко придвинулись…

Мгновение частых выстрелов, заглушающих крики, хрипы, падение тел, грохот шагов в подъезде…

Стрельбы здесь никто не ждал, собирались прирезать дурака втихую, по-культурному. Огнестрельное оружие, понятно, и у них имелось, но пистолет успел выдернуть из-за пояса только один венгр. Тимофей свалил ловкача пулей в лоб. Еще стоял-шатался первый подстреленный, удирали в глубину квартиры двое – толстомордый суслик шустрым оказался. С визгом выскакивала на четвереньках во входную дверь искусительница – экие икры у нее тугие, прям бутылки игристого…

Тимофей достал пулей спину суслика. В квартиру уже влетали свои. Иванов с ходу свалил прикладом торчащего столбом раненого.

– Этот на фиг! – крикнул Тимофей, доставая запасной магазин. – В глубину еще один драпанул.

Из дальней комнаты, подтверждая, пальнули из пистолета. Это гад больше от нервности палит, не достанет. Оперативники все же отшатнулись к стенам: коридор просторный, может и срикошетить.

– Здесь всех положил? – уточнил Иванов.

– Вроде.

Тимофею приходилось орать. На лестничной площадке саперы сражались с извивающейся соблазнительницей, там летели пуговицы с пальто, матюгались и визжали так, что уши резало.

Иванов мимоходом всадил две экономные пули в ворочающегося на полу венгра, шмыгнул на лестницу – визг и возня там мигом стихли. Саперы заволокли обмякшую красавицу в квартиру, вытаращенные глаза у той совсем уж стали… Тьфу, да как же называются такие глаза?

Тимофей опомнился:

– Да бросьте вы ее! Того брать надо, с пистолетом.

– Тима, переведи дыхание, – призвал Иванов. – Некуда гаду деваться.

Точно, по плану Земляков с Сашкой уже со двора сторожат, капитан Жор с Сергеевым с улицы перекроют.

В глубине квартире истерично и непонятно кричали, снова выстрелили. Похоже, последний мадьяр сдаваться не собирался.

– Товарищи, да ну его к черту, а? – вопросил Жора, снимая с ремня гранату.

– Очень правильная мысль, – согласился Иванов, уже выдергивая кольцо своей «лимонки».

Зашвырнули сразу две – громыхнуло. На саперов завалилась высокая вешалка.

– У, тварь рогатая, – возмутился