Мать настояла, чтобы после окончания Серёжей начальных классов отец воспользовался связям в горисполкоме и пристроил сына в престижную школу №1 с уклоном в иностранные языки. Школьник Братерский прошёл вступительный экзамен и летом 1986 года был зачислен в 5А класс. У Братерского была склонность к языками, и всё же его отцу, Михаилу Яковлевичу, стоило немалых усилий выбить дополнительное место в уже сформированных классах, где учились в основном непростые дети городских элит.

В школе №1 Серёжа проучился не больше трёх месяцев. Вместо способностей к языкам он обнаружил вдруг удивительные таланты в математике, которые так озадачили учителя алгебры и геометрии, что тот потерял покой. В конце концов, он позвонил директору специализированной математической школы №22 Виталию Анюшину, даже не с восхищением, а с затаённым ужасом, потому что на фоне маленького Братерского учитель вдруг ощутил беспомощность. Эту подробность много позже Братерскому рассказал сам Анюшин.

Поздней осенью 1986 года Анюшин экзаменовал Серёжу, остался удовлетворен и принял в школу посреди четверти.

Мать была в отчаянии. Она уже видела сына дипломатом или переводчиком и связывала его будущее с Америкой, отношения с которой во второй половине восьмидесятых стали не столь безнадежными. Ставка на математику, в которой она разбиралась плохо, казалась ей рискованной. Ей было неудобно перед директором школы №1, которого так долго умоляли взять способного к языкам мальчика.

Отец же был спокоен. Он видел в Братерском продолжателя династии проектировщиков-строителей. Математическое образование было кстати.

Быстро выяснилось, что способности Серёжи позволяют метить выше. К шестому классу отец перестал понимать задачи, которые решал щуплый Серёжа. Отец гордился сыном отчаянно.

Братерский полностью оправдал авансы, выиграл бесчисленное количество математических олимпиад и решил задачу, которая до него считалась нерешаемой. После окончания девятого класса он экстерном сдал выпускные экзамены и был сходу принят в Московский физико-технический институт имени Баумана, который закончил досрочно в 1995 году с красным дипломом.

— Есть большая печаль в том, чтобы добиться успеха в неправильный промежуток своей жизни, — рассуждал Братерский. — Дорога кажется бесконечной, ты забираешься всё выше, люди поддерживают тебя и поощряют. Твои успехи — это их успехи. Но наступает момент, когда всё рассыпается. Появляется ревность, соперничество, зависть. Ты вдруг понимаешь, что не самодостаточен. Ты привык быть высокомерным. Не от плохого характера, но самой природы вещей, потому что видишь больше других. Обучение заканчивается, двери инкубатора открываются, начинается жизнь. Твои способности непонятны людям. Они считают тебя шарлатаном. Претензии раздражают. Люди не хотят делать исключение. Они устали. У них есть проблемы, у них невысокие зарплаты и тревожные ожидания. Их детей забирают в армию, их родители умирают. Те, кто поощрял твоё восхождение, вдруг говорят: дальше иди сам, если хочешь. Но хочешь ли ты? Привычка тренировать мозг осталась, но ушла осмысленность. Ты превращаешься в комбайн, который убирает бесконечное. И нет хранилища, способного вместить это зерно. Зерно начинает гнить. Наступает тоска. Целый год ты живёшь словно при выключенном свете.

Братерского курировало несколько научных институтов, в которых жили инерцией советского времени, сохраняя бодрость ума и остатки госфинансирования. Старые профессора предпочитали не замечать развала. Они не замечали, как разваливаются сами.

Братерскому делали азартные предложения. В нём видели будущего ректора или Нобелевского лауреата. Когда же доходило до дела, задачи оказывались прикладными, мелкими и скучными. Десять лет Братерскому не позволили ни шагу назад, и он разучился искусству компромисса.

Ещё в институте Братерского окучивали менеджеры иностранных компаний. В конце концов, он уехал в Лондон и стал сотрудником небольшой, но влиятельной трейдинговой фирмы.

— Это был малодушный поступок, но тогда мне так не казалось. Мне казалось, что люди в России хитры, что они используют меня в своих целях и не предлагают ничего взамен. Я устал от движения вверх, я не мог идти вниз. Мне захотелось пойти в сторону и увидеть плоды моих усилий. Я был одержим идеей заработать денег, много денег. Деньги открыли мне новое измерение жизни.

В Лондоне Братерский стал разработчиком алгоритмов для аналитического трейдинга, и за несколько лет вырос до партнера фирмы, состоявшей в основном из бывших советских математиков. Её основатель, молодой банкир по имени Джош, был лишь чуть старше Братерского. Скоро он сделал его вторым человеком в команде.

Через их счета проходили миллиарды долларов.

— Мне нужно было мерило успеха, и ещё в первые дни в Лондоне, когда я ходил по Сити, когда видел банкиров в их дорогих автомобилях, я поставил себе цель заработать миллион фунтов. Количество — очень удобная вещь, чтобы сделать жизнь осмысленной. За исключением того, что никакого смысла в этом нет. Вы можете добавлять нули к своей цели, но это не приведет вас ни к чему конкретному. В математике нет качественных переходов; за миллионом следует миллиард, триллион, квадриллион, квинтиллион… Вы начинаете мыслить логарифмами, считая не конкретные числа, а только нули. Это не приносит удовлетворения.

Братерский стал миллионером к началу второго года работы в Лондоне и больше не ставил подобных целей. Деньги потеряли значение. Деньги ничем не отличались от рядов цифр, которыми он жонглировал с десятилетнего возраста. Добавляя или убавляя ноль на своём счету, он не испытывал ни радости, ни тревоги.

— Я был похож на игрока в казино, который в течение вечера может уйти в плюс или минус на миллионы фунтов, чтобы под конец дня забрать чистый выигрыш в тысячу фунтов.

Братерский-старший не простил сыну отъезд. Сам Братерский понимал разочарование отца, но списывал это на его эмоциональность. Мать успокаивала сына: отец отойдет, простит и забудет.

Но Михаил Братерский не забывал ничего. Он повёл себя странно, прекратил общение с сыном и наотрез отказывался получать от него деньги.

Мать Братерского пыталась остудить супруга, предлагала съездить в Англию и увидеть своими глазами новую жизнь сына. Отец не спорил — он не говорил вообще. Он отдалился и ушёл в работу. Ум его по-прежнему оставался светлым, а память на обстоятельства личной жизни — безупречной.

Больше всего отцу Братерского досаждали бесконечные расспросы знакомых о судьбе замечательного вундеркинда Серёжи. Отец стал избегать соседей и друзей, переключился на людей малознакомых, занялся непонятными расследованиями, уезжал куда-то надолго, а если припрут к стенке, бурчал что-то вроде: «Серёжа теперь далеко. Науку с колен поднимает денежную. Капиталистам на хлеб с маслом зарабатывает. И себя не забывает».

К седьмому году в Лондоне Братерский опять почувствовал себя комбайном. Джош, владелец фирмы, чувствуя колебания младшего партнера, шёл на немыслимые уловки; он отвлекал Братерского шальными вечеринками, устроил кругосветку за счёт компании, подарил редкий спорткар TVR. Доля Братерского в фирме практически сравнялась с долей самого Джоша, и на двоих они забирали больше, чем остальные сотрудники вместе взятые.