Рембо писал, чтобы угодить своей матери. Предложения столь же кратки и скучны, как записи в гроссбухе. Синтаксис просто невыносим. Не было ни малейшего дуновения «литературы». Если поэзия была опьянением, это было рационом выздоравливающего алкоголика.

Рембо больше чувствовал себя как дома в Хараре, чем в Адене. Каждое письмо создавало новую связь. Хотя мэр города Шарлевиль вряд ли бы отправил своего доверенного офицера через сомалийскую пустыню, Рембо продолжал напоминать матери о своем воинском долге и просил ее сделать детальный запрос. Поскольку его расходы на жизнь оплачивались компанией, он был в состоянии посылать крупные суммы денег для будущих вложений во Франции – к середине января набралось 2550 франков. Его мать должна была купить ему коммерческий каталог и «засунуть полфунта семян сахарной свеклы» в посылку. Брат Фредерик должен был порыться в «арабских бумагах», что оставил покойный капитан Рембо: реликвии его лет, проведенных в Алжире. Рембо помнил, что видел собрание песен на арабском языке и «тетрадь, озаглавленную «Шутки, каламбуры, и т. д.» – в качестве учебного пособия, конечно… Они не должны были подозревать в нем сентиментальность: «Просто отправьте все это в качестве оберточной бумаги, потому что это не стоит почтовых расходов».

Сахарная свекла и бумаги его отца установят психологический торговый путь между Арденнами и Африканским Рогом. Семена из Роша прорастут в рыжей почве Харара, а лингвистические труды его отца дадут плоды в виде коммерческой деятельности его сына.

В те редкие моменты, когда он не снаряжал караван, следующий на побережье, или не был занят бартером с торговцами из внутренних районов страны, Рембо сидел за своим столом, пил масляный чай или жевал листья ката, которые производят эффект, аналогичный кофе, воссоздавая темную, надежную тень Bouche d’Ombre (Уст Тьмы). Он ругал себя и старался показать, что знает, как страдают ради прибыли:

«Если вы думаете, что я живу как принц, я совершенно уверен, что живу я очень глупым и раздражающим образом. […]

В любом случае будем надеяться, что мы сможем насладиться несколькими годами истинного покоя в этой жизни, и хорошо, что эта жизнь – единственная и, что совершенно очевидно, что она есть, поскольку невозможно представить себе другой жизни более утомительной, чем эта!»

До прибытия в Харар других европейцев эти одинокие письма домой являются практически единственным источником информации об умственной жизни Рембо. Это фактически выводит нас на стационарную орбиту над его темной стороной: скалистым дном абсолютного пессимизма.

На более светлой стороне расцветали новые пейзажи. Бизнес был оживленным и интересным. Появились новые языки для изучения, новые рынки для развития и несколько греческих и армянских торговцев, которых нужно было выдавить из бизнеса за счет эффективной конкуренции.

В апреле Барде вернулся в Харар с католическим епископом, Рембо был явно рад получить новую мишень для своего сарказма: «Он, наверно, единственный католик в этом регионе».

С того времени, как он впервые начал странствовать в 1870 году, Рембо никогда не оставался на одном месте больше чем на шесть или семь месяцев. Он жил в Хараре или использовал его в качестве базы целый год. В качестве ментального страхового полиса Рембо сохранял намерение уехать в Занзибар или на Великие озера. Он даже просил свою мать сообщить ему, когда начнется строительство Панамского канала; но этим намерениям не суждено было реализоваться. Харар обладал всем очарованием жизни небольших городков, но с добавлением шарма экзотики и обыденного зверства: забредших в город дикарей, страусов, расхаживающих по площади, прокаженных и рабов, а также диких животных – леопардов и гиен – на закате изгноняли из города с фонарем и винтовкой.

Письма Рембо создают обманчивую атмосферу одиночества, однако он не жил как отшельник. В апреле Барде заметил «неоспоримые признаки сифилиса у него во рту». Поскольку первые симптомы появляются в течение месяца, Рембо, должно быть, заразился в Хараре, что подтверждает его заявление, что город не лишен элементарных удобств «цивилизации». По словам Барде, «он предпринимал величайшую осторожность, чтобы не заразить нас болезнью через утварь для еды или питья», что не мешало ему наслаждаться компанией нескольких других женщин.

Мрачный барышник, охваченный разочарованием и жалостью к себе, – один из самых успешных вымыслов Рембо. Полная картина так далека от традиционного образа неудачника, что требует некоторых объяснений. В некоторых случаях виновато простое незнание абиссинских реалий XIX века в сочетании с предвзятым или же беспорядочным использованием недостоверных версий писем Рембо. Стоит также отметить тот факт, что единственные исследователи, которым приписывают их открытия, – это те, что хвастались о них громко и в нужных местах. Но, пожалуй, главная причина того, что достижения Рембо были проигнорированы, состоит в том, что считается, что ужасающая нищета – это адекватное вознаграждение для того, кто отказался от профессии, к которой также принадлежат и его критики.

Первый признак того, что Рембо был полностью погружен в свой новый мир, появляется в письме, написанном в январе. Они с Паншаром выписали из Лиона фотоаппарат и оборудование для проявки фотографий[679]. Они хотели сделать фотографии местности и ее жителей для книги о неизведанной Абиссинии. Они также послали за набором натуралиста, предназначение которого Рембо объяснял в своем письме: «Я смогу послать вам некоторых птиц и животных, которых еще не видели в Европе. У меня уже есть несколько редкостей, и я жду возможности отправить их вам».

Почему это должно быть интерпретировано как детские фантазии поэта и почему коллегу Рембо Паншара никогда не обвиняли в подобной глупости – это загадка. Абиссиния была богата неизвестными видами. Рембо определенно видел витые рога горной ньялы[680] – неизвестной миру до 1909 года: это было последнее крупное млекопитающее, которому название дали зоологи. На высокогорье также сохранялись популяции эфиопского шакала и гигантских слепышей – их любимой добычи, крупных грызунов, неизвестных в Европе. Также Рембо описал бурого пастушка (семейства журавлеообразных), украшенного ибиса (Bostrychia carunculata) и белоглазую чайку – существо, впервые описанное в «Пьяном корабле»: «Почти как остров, на себе влачил я ссоры / Птиц светлоглазых, болтовню их и помет».

Трудно представить себе, что сделала бы мадам Рембо с украшенным ибисом или гигантскими слепышами, но, по крайней мере, они бы доказали, что Артюр занят чем-то серьезным.

Особые насмешки были оставлены для запросов Рембо книг и документов. Через месяц после прибытия в Харар он послал еще один из его якобы безумных списков недостающего оборудования производителю точных инструментов в Париже. «О чем это думал этот дьявол?» – задается вопросом современный французский биограф[681].