Это была видимая сторона его личности. В глубине души он был на самом деле довольно нежен и предупредителен. Все, кто его знал и нанимал его на работу, считали его образцом лояльности и честности.

Он был особенно добр и предупредителен к тем бедным эмигрантам, которые оставили дом в надежде на получение быстрого обогащения и которые, совершенно сломленные и разочарованные, хотели только вернуться домой как можно быстрее. Он был очень сдержан и щедр в своей благотворительности: это, вероятно, было одной из очень немногих вещей, которые он делал без ерничанья или выказывания отвращения»[689].

Когда брат Барде Пьер приехал в Харар, Рембо отправился в Аден. Это не было радостным «Отъездом» из «Озарений»: «Отъезд среди нового шума и новой любви!» «Вряд ли я когда-нибудь вернусь сюда», – говорил он матери.

К 5 января 1882 года один из самых успешных и перспективных торговцев в Восточной Африке был снова на дне безводного кратера Аден, проклиная своего работодателя, жалуясь на климат и ожидая идеальной работы.

Барде вернулся в Аден в феврале 1882 года и обнаружил Рембо в конторе, кипящего отвращением. Рембо был совершенно уверен, что кто-то крадет его деньги. 2504 франков, которые он отправил домой в январе, превратились в 2250 (в результате банковских сборов и колебания валютных курсов). Обращаясь к матери, он обвинял в этом несоответствии «этих негодяев» братьев Барде. «Они скупердяи и мерзавцы, чья единственная цель в жизни эксплуатировать усилия своих работников». Об этом узнает французский консул… «Осторожно выражайся в письмах», – предупреждал он мать, после того как у него возникло неприятное убеждение в том, что «скупердяи» вскрывают его почту.

Когда письма Рембо были опубликованы после его смерти, Барде был разочарован, узнав, что его друг и сотрудник клеветал на него за его спиной:

«Когда он (Рембо) писал все это, он только что присоединился к нам. Он переживал одно разочарование за другим и кое-как перебивался, вероятно, с людьми, которые были не совсем достойны похвалы. Поскольку он ничего не знал об обычной жизни, у него сформировалась какая-то гротескная подозрительность.

Он просто действовал из мизантропии и сожаления (я знаю это наверняка), растрачивая свою жизнь впустую. Вот почему он проводил время, оплакивая свою судьбу и находя все вокруг него подлым и отвратительным»[690].

Рембо не обязательно страдал клинической паранойей. Для того, кто никогда не мог простить себя, оскорбления в адрес других людей были своеобразной формой восстановления сил; и, так как его мать считала себя островом честности в море клептоманов, она, скорее всего, доверяла его суждениям, когда он обвинял всех своих коллег в воровстве и обмане.

В течение последующих четырнадцати месяцев Рембо просиживал в жаркой тени аденской конторы, скрупулезно ведя счета, руководя рабочими, одним глазом косясь на открытую дверь. Ритм его повседневной жизни может быть лучше всего услышан при прочтении всей его корреспонденции с его ложными отъездами и повторениями, его неустанной практичностью и постоянной неспособностью осуществить что-либо на практике. Каждое письмо кажется незаконченной повестью и началом следующей. Его мантра – «я уезжаю» – первая или последняя строка, ожидающая продолжения. Это была та же самая настойчивая инерция, которая придавала его chansons странный импульс: «И от темной жажды / Вены мои страждут» («Песня с самой высокой башни»); «И плача, я на золото смотрел – и пить не мог» («Одно лето в аду»).

«12 февраля 1882 года. Я не собираюсь больше оставаться в Адене надолго. […] Если я уеду – а я намерен сделать это совсем скоро, – это будет возвращение в Харар или переезд на Занзибар.

15 апреля 1882 года. Через месяц я должен либо вернуться в Харар, или быть на пути на Занзибар.

10 июля 1882 года. Я, скорее всего, уеду в Харар через месяц или два.

28 сентября 1882 года. Я намереваюсь уехать в конце года на Африканский континент – на этот раз не в Харар, а в Шоа.

3 ноября 1882 года. Я уезжаю в Харар в январе 1883 года.

6 января 1883 года. Я уезжаю в Харар в конце марта».

Рембо присматривал за тюками с кофе, прибывающими из Африки, и отправлял их в Европу. Он строил планы – те же планы – снова и снова. Он собирался написать книгу о неизвестных землях Африки. Французское Географическое общество будет финансировать его исследования.

В письме к Делаэ – это был последний раз, когда он писал своему давнему другу[691] – он назвал его по ошибке «Альфредом» и просил прислать оборудование: теодолит (или, если он слишком дорог, компас и секстант), карманный барометр, землемерную ленту, чертежную готовальню, немного бумаги для рисования, «минералогическую коллекцию в 300 образцов» и десяток книг, в том числе руководство для путешественников, которые до сих пор не прибыли:

«Все эти вещи в равной степени мне необходимы. Заворачивай тщательно.

Подробности со следующей почтой, которая отправляется раз в три дня. Между тем поспеши.

С сердечным приветом».

Четыре дня спустя он написал домой, прося добавить к списку телескоп, и приложил письмо парижскому оружейнику:

«Я путешествую по территории племени галла (Восточная Африка) и в настоящее время готовлю группу охотников на слонов. […]

Существует ли специальное оружие для охоты на слонов? […]

В какой форме бывают боеприпасы – отравленные, разрывные?

Я бы купил два экземпляра такого оружия на пробу – и, возможно, после тестирования, с полдюжины».

Рембо видел тонны слоновой кости, бредущей в кустарнике на его пути в Бубассу в регионе, который является сейчас слоновым заповедником Бабиле. Было вполне логично желать обрести контроль таким образом над всей цепью поставок; но до поры до времени слоны были в безопасности. Шесть недель спустя полковник Дюбар написал рекомендательное письмо своему «другу и соратнику Рембо» французскому консулу в Занзибаре: «Месье Рембо управлял нашим харарским филиалом (Восточная Африка) к нашему полному удовлетворению»[692].

Рембо не поплыл на Занзибар. Он снова обратил свой взор на Харар, а затем на далекое королевство Шоа: он бы нагрузил верблюда фотографическим оборудованием, преодолел бы 700 километров в глубь страны и стал бы Этьеном Каржа Абиссинии. Фотография «здесь неизвестна, и она сделает мне небольшое состояние в очень скором времени». Заглядывая еще дальше вперед, он заказал книги о строительстве железных дорог и два учебных пособия по набережным и тоннелям.