Этот период отчаянного промедления длился так долго, что можно заподозрить Рембо в том, что он обрел в Адене некую удовлетворенность. Искаженные гравитационным притяжением «Уст Тьмы», его письма вводят в заблуждение. «Я как осел рабски тружусь на земле, перед которой у меня непобедимый ужас. […] Надеюсь, что эта жизнь закончится раньше, чем у меня будет время поглупеть окончательно».

Мадам Рембо поймала его на слове: «бедный Артюр»[693] растрачивает по мелочам свою жизнь в глуши. Она решила не передавать его список дорогих игрушек Делаэ, и, когда Артур послал деньги, чтобы положить их в банк, она купила для него землю. («Что, черт возьми, я буду делать с этой земельной собственностью?» – кипел он от злости.) Если кто-нибудь спрашивал ее о втором сыне, она говорила, что он учитель английского языка в Аравии[694].

Иногда он намекал, что в этой бесконечной повести о никудышном сыне и укоряющей его матери был элемент актерства: «Я уже давно привык ко всяким неудобствам, и, если я постоянно жалуюсь, это просто способ воспевать жизнь» (буквально «пение»). «Я еще не разорен», – писал он, после того как инвестировал 5000 франков под пять процентов.

Он работал семь дней в неделю и ничего не пил, кроме воды – дистиллированной морской воды или родниковой воды, которая воняла бурдюками, в которых ее доставляли. Все это было источником личной гордости, запасаемой против будущих разочарований и личных неудач. Он возносил доказательства его тягот, словно молитву.

Книги и инструменты, которые можно было бы легко заказать через штаб-квартиру компании в Лионе, были отчасти попыткой заставить его мать и сестру не забывать о том, что он часть семьи: «Сильнее всего удручает то, что ты заканчиваешь письмо, говоря, что больше не будешь иметь ничего общего с моим бизнесом. Это не очень хороший способ помочь человеку, который находится в тысячах лье от дома, путешествуя среди варварских племен, без единого человека на родине, кому можно было бы написать письмо! Мне хотелось бы думать, что ты изменишь свое немилосердное намерение. Если я не могу попросить свою семью выполнить поручения для меня, то какого дьявола я могу просить?»

Барде был прав: по мнению Рембо, последние десять лет были потрачены впустую, «в скитаниях по миру без результата». Теперь он адаптируется к климату неудач. Образы и идеи не заслуживают никакого интереса. У него новая цель. В будущем успех будет измеряться банковскими выписками и узаконенными договорами: «Я хочу быстро сделать около пятидесяти тысяч франков, за четыре или пять лет; а потом я бы женился».

Если бы темперамент позволил, Рембо мог бы оставаться в Адене многие годы, строя планы и экономя деньги.

Его отъезд был ускорен незначительным международным инцидентом, который спровоцировал он сам. В воскресенье 28 января 1883 года он писал французскому вице-консулу в Адене:

«Сегодня в 11 часов утра человек по имени Али Шеммак – кладовщик в компании, на которую я работаю, – поступил очень нагло по отношению ко мне, я позволил себе дать ему слабую пощечину.

Кули, которые несли службу, и различные арабы – свидетели скрутили меня, чтобы дать ему свободно отомстить, вышеупомянутый Али Шеммак ударил меня по лицу, разорвал мою одежду, а затем схватил палку и угрожал ею мне.

Так как вмешались прохожие, Али ретировался и вскоре после этого ушел, чтобы подать жалобу в городскую полицию, обвиняя меня в нападении и нанесении ему тяжких телесных повреждений. Он предоставил несколько лжесвидетелей, заявивших, что я угрожал ему кинжалом, и т. д., и т. п., а также другую ложь с намерением раздуть дело и заставить меня возместить ущерб, а также возбудить ненависть туземцев против меня.

Будучи вызванным в связи с этим делом в муниципальную полицию Адена, я беру на себя смелость оповестить M. le Consul de France (г-на консула Франции) о насилии и запугиваниях, которым я подвергался со стороны туземцев, и просить его защиты в случае, если исход дела потребует его вмешательства».

Даже если принимать во внимание исключительно тяжеловесный стиль Рембо – подобие устаревшего юридического жаргона для контраста с грубой агрессией туземцев, – его изложение событий да леко не ясно. Этот дерзкий лживый араб позже был описан Барде совершенно по-иному: «Он был нашим старейшим складским работником и бригадиром, и очень полезным для нас». Проявив «солидарность» с Рембо, Барде уволил кладовщика, но с риском для компании: «Нехорошо иметь людей, настроенных против тебя в арабской стране, с коммерческой точки зрения конечно»[695].

Одиннадцать дней спустя было решено, что Рембо должен покинуть Аден. Отношения между местными жителями и оккупировавшими их европейцами часто бывали напряженными, и Рембо, вероятно, был в опасности подвергнуться нападению на улице. Единственный европеец, которому будет безопасней в сомалийской пустыне, чем в Адене, – Рембо. Он должен был сменить Пьера Барде в харарской конторе. Его контракт был продлен 20 марта 1883 года: 5000 франков в год с жильем и оплатой всех расходов. Немногие из его шарлевильских современников зарабатывали столько же.

22 марта человек, который мечтал о деньгах, отложенных на черный день, удачном браке и целебном климате, отплыл в Африку с грузом из технических руководств, научных приборов и фотокамеры. Нет оснований предполагать, что он имел ясное представление о своем будущем. На трех расплывчатых фотографиях, которые он прислал домой из Харара в мае, изображен высохший как палка человек, сморщенный, обожженный солнцем, с феской на лысеющей голове, в слегка перекошенной позе. Лицо – скорбное пятно глубокой тени. Он выглядит как обитатель сумасшедшего дома.

На двух фотографиях на фоне «кофейного сада» и буйно разросшейся банановой плантации он, по-видимому, одет в импровизированную одежду, описанную Отторино Розой: «Он смастерил себе одежду из белого американского хлопка и, чтобы упростить жизнь, нашел оригинальный способ избавления от утомительного использования пуговиц»[696]. Жизнь, в конце концов, можно улучшить и в мелочах.

Через неделю после прибытия в Харар (6 мая 1883 г.) Рембо написал домой. Это было одно из его самых длинных писем – достаточно длинное, чтобы позволить увидеть себя в обличье, которое нужно стряхнуть с себя, как дурной сон. Он пытался делать вид, что счастлив: «Мне всегда лучше здесь, чем в Адене: здесь меньше работы и намного больше воздуха и зелени, и т. д.», но по мере того, как абзацы становятся длиннее, предложения начинают прослеживать утомительный маршрут пуговичных петель: «Изабель совершенно не права, отказываясь выходить замуж, если подвернется кто-то серьезный и образованный, кто-то, кто имеет будущее. Такова жизнь, и одиночество – скверная штука здесь, на земле. Лично я сожалею, что не женился и не завел семьи. Теперь же я обречен на скитания на службе далекой компании, и с каждым днем я отвыкаю от климата и житейского уклада и даже от языков Европы. Увы! Что толку во всех этих переездах взад и вперед, в этой трате сил, в приключениях среди чужих рас, во всех этих языках, которыми забиваешь себе голову, в этих несказанных испытаниях, если мне не суждено однажды после нескольких лет упорного труда отдохнуть в месте, которое мне более или менее по душе, обрести семью, стать отцом хотя бы одного сына, с которым я проведу остаток моей жизни, воспитывая его в соответствии со своими понятиями, улучшая его и дав ему самое полное образование, какое только можно дать в наше время, и который еще при жизни моей станет известным инженером, человеком, чьи знания сделают его сильным и богатым? Но кто знает, как долго я проживу в этих горах? И я могу пропасть среди этих племен бесследно, что ни одна душа во внешнем мире не узнает о моем исчезновении».