— Улика, — вынул из внутреннего кармана пиджака голубой лепесток. — Было два, но второй я съел, чтобы убедиться, что не ошибся в выводах. Можете при случае наябедничать эноре кэллапиа.

Я с облегчением выдохнула: по крайней мере он не сердится, что я навещала единорога. Хотя вряд ли только об этом и тревожился, пока меня не было. Определенно что-то случилось. Доктор мало того что говорил странно, еще и выглядел так же: слишком спокойный, слишком опрятный, волосы аккуратно расчесаны, пиджак застегнут на все пуговицы…

— Как прошла операция? — спросила я.

— С летальным исходом, — ответил он без паузы и так невозмутимо, что в первую секунду я просто не поняла сказанного. Во вторую — не поверила. В третью…

— Как? — прошептала, осознав, что не ослышалась.

— Хотите почитать историю и отчет? Я как раз закончил.

— Нет, я… простите…

— За что? — неискренне удивился целитель.

— За то, что пошла к единорогу без вас.

— У меня все равно не было бы времени. Его и сейчас немного.

— Простите, — снова извинилась я. — Я пойду… в палату, да? Когда освободитесь…

— Зайду к вам и решу, можно ли вам покинуть лечебницу, — закончил он. — Я предупредил сестру, чтобы вас покормили, не отказывайтесь. Потом выпьете лекарство, которое я оставил, и отдохнете, даже если вам кажется, что вы в этом не нуждаетесь.

Спорить я сейчас и не подумала бы.

В палате меня ждала леди Пенелопа. Наставница навещала своих пациенток даже в те дни, когда не работала по графику, а сегодня сестры рассказали ей обо мне, и она, конечно же, зашла. Врать ей о простуде я не смогла, только просила не говорить Грину: он-то честно хранил мою тайну.

— Ему сейчас не до этого, — вздохнула леди Райс.

— Да, я уже знаю. Это так… так…

В голове не укладывалось, что наш доктор, собиравший людей по частям и оперировавший эльфов «без рук», не сумел кого-то спасти.

— Он ведь не бог, — пожала плечами наставница. — Случай был безнадежный, другой хирург даже не взялся бы. И не думайте, что он впервые теряет пациента. У Эдварда это случается, наверное, чаще, чем у других. Но лишь по той причине, что он не отказывает тем, у кого есть хотя бы мизерный шанс. И многих ему все же удается спасти. Значит, оно того стоит… по его мнению…

— А по вашему? — спросила я, заметив ее сомнения.

— Это его выбор. Не мой.

Леди Пенелопа посидела со мной еще немного, проконтролировала, чтобы я съела принесенный дежурной сестрой суп и выпила лекарство. Через полчаса после ее ухода зашел, как и обещал, Оливер. Он успел поговорить с Грином о Викторе, и наши опасения подтвердились: доктор довольно смутно помнил парня, которому отказал в разрешении на практику. Хотя, быть может, сейчас просто не мог сосредоточиться на мыслях о прежних пациентах.

— Поговорю с нашими юристами, — сказал Оливер, когда разговор коснулся сегодняшней операции. — Административно лечебница не относится к академии, но у нас договор на медицинское обслуживание преподавателей и студентов, и мы организовываем тут практику для последних, так что нельзя сказать, что здешние проблемы не касаются ректората.

— Проблемы? Юристы? — Я не поняла ничего из услышанного: видимо, лекарство начало действовать, и расслабившийся мозг отказывался работать.

— Родственники умершего могут обратиться с жалобой в комиссию по здравоохранению или подать в суд.

— На Грина? Но ведь…

— Да, я говорил с доктором Стоуном. Тяжелый случай, от которого отказался уже не один врач. Но вы плохо знаете людей, Элизабет. Кто-то действительно верит, что целители способны творить чудеса и просто не приложили должных усилий. А кто-то ищет банальной выгоды, ведь, если суд признает вину врача, наследникам выплатят компенсацию.

— Бред какой, — замотала я головой. — Неужели такое уже случалось?

— С Грином? На моей памяти… несколько раз. Но разбирают подобные дела, к счастью, не идиоты.

На месте Грина я давно разочаровалась бы в людях и, зная, чем это может обернуться, слала бы всех безнадежных лесом… что, собственно, и делают другие доктора. Правильные доктора. Но если со мной или кем-то из моих близких случится несчастье, хотелось бы все же попасть к «неправильному», который не поставит на тебе крест, лишь бы спать спокойно.

— Я спросил Грина о вас, — ушел от неприятной темы Оливер. — Он сказал, что к вечеру вы сможете вернуться к себе, необходимости оставлять вас еще на одну ночь в лечебнице он не видит. Но если захотите отдохнуть еще несколько дней, я предупрежу леди Райс.

— Нет. Мы ведь договорились, что я буду следовать обычному распорядку. Как иначе нам ловить библиотекаря?

— Элизабет…

— Мы обсуждали это, милорд.

Голова стала тяжелой-тяжелой, и я вспомнила, что мне велели отдохнуть после приема лекарства. Но не укладываться же в постель, когда у меня посетитель? Отвернувшись от мужчины, я сцедила зевок в кулак и зажмурилась, чтобы резко открыть глаза и стряхнуть с ресниц несвоевременную дрему…

— Бедная девочка…

— Что? — я вздрогнула.

— Что? — переспросил Оливер. — Я ничего не говорил.

— Не вы.

Голос был женский. Он шел откуда-то снаружи, но отдавался эхом внутри.

Вскочив, я выбежала из палаты и огляделась. Никого.

— Элизабет.

Никого и Оливер Райхон.

— Милорд, я… Я объясню, потом…

Он пойдет следом, но ничего не услышит. Уверенность, что эти слова предназначены мне и только мне, крепла с каждым шагом. И зов, которому невозможно было не подчиниться, усиливался по мере приближения к нужной двери. И запах цветов…

Грину казалось, будто имя у нее цветочное. Роза… нет, не роза. И не фиалка… Ландыш. Сладковатый нежный аромат. Провидцы называют это флером. Сибил объясняла когда-то: иллюзорный покров из образов, музыки и запахов, сопровождающий магию прорицателей. Но музыки я не слышала, только голос.

— Бедная девочка…

Она сидела на кровати. Смотрела на меня и руки протягивала, так что захотелось упасть перед ней на колени, позволить тонким пальцам коснуться лица, погладить с материнской нежностью волосы…

— Бедная. Как долго ты блуждала, как далеко забрела, сколько горя впитала. Но теперь все хорошо. Ничего не бойся, ты…

— Ева!

— Оливер? — женщина моргнула и уставилась мне за спину. — Что вы здесь… О, боги, где я?!

Она испуганно осмотрелась. Поняла, что сидит на постели в одной сорочке, и замоталась в одеяло. Запах ландышей растворился в горечи ромашки, и окутавшее меня наваждение растаяло, отпустило, позволив вскочить на ноги и отступить к двери.