его так, чтобы епископ Вильбурга непременно опоздал. Он и опоздал. Служки разносили кубки из серебра, ставили их пред святыми отцами и мирянами, разливали вино драгоценное, поставили такой кубок с вином и пред нунцием, однако тот, известный аскет, отверг вино, просил воды. Курфюрст подумал, что сей грубый жест ему в укор, назло, и еще больше невзлюбил нового нунция, уже думая, что предыдущий был не так уж и плох.

Потом приезжий викарий прочел короткую молитву, и все условности оказались соблюдены, медлить далее смысла не было, и брат Себастиан заговорил сразу о деле:

– Прискорбно говорить мне о том, но король и император длят распрю свою в благодатных землях, когда еретики и магометане рвут тела и души детей Истинной Церкви. И здесь, и в странах южных.

– То воздаяние нам за грехи наши, – со скорбью в голосе отвечал курфюрст.

– Верно-верно, – соглашался нунций и продолжал, – но долг Церкви по мере сил облегчать и так непростую жизнь детям своим.

– На том и стоим, – соглашался курфюрст. – Молимся за детей наших.

– Молитва – великая сила, но мир наш несовершенен, и порой кроме молитвы надобен и металл презренный, чтобы люди добрые и сильные духом не думали о пропитании семей своих и посвящали жизни свои и силы свои сохранению Столпа веры нашей, Святого Престола. И я со смирением прошу Ваше Высокопреосвященство принять участие в святом деле этом.

Курфюрст насупился и молчал, конечно, он знал, зачем приехал нунций, но не думал, что тот заговорит о деньгах сразу. Курфюрст взглянул на казначея, как бы давая ему слово, и брат Илларион, человек тихий и спокойный, заговорил:

– Казна земли Ланна пуста, только что императору было дарено сто семьдесят лошадей, война с еретиками опустошила нас.

– Неужто такая богатая земля и тридцати тысяч не соберет? – не верил нунций, начиная с завышенной суммы.

Архиепископ только усмехнулся, а казначей продолжал:

– Тридцать тысяч? Да мы и пяти не сможем собрать, текущие долги земли – сорок шесть тысяч, мы задолжали содержание своим добрым людям уже как за четыре месяца.

– Святой Престол рассчитывал на славную землю Ланн, – продолжал гнуть свое нунций. – Последний раз вы слали серебро после Пасхи, а сейчас уже Рождество миновало, может, брат Илларион изыщет хотя бы двадцать тысяч.

– Казна пуста, – со смиренной тихостью говорил брат Илларион. – И коли нет в ней серебра – так нет его, и не появится оно, пока таможенные сборы не придут, а придут они лишь по окончании зимы. С мужиков подати и с земель налог так и вовсе осенью будет, а то, что приходит от города, то даже и текущие наши нужды не покрывает. То, что с храмов идет, то мы вам сразу высылаем, присутствующие здесь отцы не дадут мне слукавить, люди поиздержались, торговли нет, ремесла только военные процветают, храмы нищими и страждущими наполнены, церковные казначеи жалуются мне на скудость свою, могу письма их показать, у меня их много. Святые отцы, – он обвел рукой присутствующих, – будут свидетелями моими.

Священнослужители кивали, соглашаясь со скудостью своей, но не рьяно и молча, никто не хотел встревать в распрю между курфюрстом и папой. Бог его знает, как еще все обернется. И то было мудро, ибо нунций влиятелен, и он продолжал давить на курфюрста:

– Неужто нет в такой богатой земле людей, что помогут курфюрсту серебром, слово Вашего Высокопреосвященства стоит дорого, по слову вашему ссудят вас любыми деньгами.

– Долгов у меня и так без меры, да и слово Престола куда весомей моего, – отвечал архиепископ, едва не переходя приличия, – может, Престол возьмет денег у щедрых людей, а я к осени, даст Бог, что-нибудь соберу под слово его. И пришлю.

У курфюрста начинало ломить пальцы на ногах, подагра ела их, видно, от вина или от этого нунция, да простит его Господь. Он искал для ног удобного положения и пока находил, но знал, что это ненадолго.

А викарий брат Себастиан, словно и не посланник Папы, а посланник сатаны, продолжал гнуть свое:

– Знаю, знаю я о бедственном положении всех земель, что лежат рядом с землями еретиков, да все еще тешу себя надеждой, что изыщет земля Ланн деньги, чтобы помочь папе, ибо долг отцов Церкви – на плечах своих держать Престол святого Петра.

– Так и держим мы по мере сил, – тихо говорил брат Илларион.

– Значит, сможете собрать помощь, хотя бы пятнадцать тысяч? – не отставал нунций.

– Так разве что вы посуду мою возьмете, – уже теряя терпение, отвечал архиепископ, – и скатерти мои, и утварь из кафедры моей, и митру и посох мой тоже, и одежду мою, может так Престол останется доволен?

В зале повисла тишина, это был уже открытый вызов. И нунций глядел на архиепископа в упор.

– Скорблю я, – чуть помедлив, начал он, – замечаю в земле вашей оскудение, и оттого, видно, и устои слабнут. В главном храме вашем стоит драгоценная рака, что взята у хозяев без спроса. Вот и честный человек из города Ференбурга сидит тут со мной, о том он вам жаловаться хотел.

Бургомистр Шульц встал, поклонился и произнес:

– Люди города Ференбурга в слезах просят вас вернуть святыни и покарать вора, который разграбил город, пользуясь тем, что язва опустошила его. Вор Фолькоф пограбил арсенал, главный собор города, казначейство и многие дома. Убил многих добрых горожан и пожег их жилища. О том мы написали письмо императору, союзнику нашему.

– Вот как? – притворно удивился архиепископ. – А я слышал, что город грабили еретики. А кавалер Фолькоф побил их и отнял у них добро из арсенала.

– Богу так было угодно, что часть граждан города нашего впали в ересь, – продолжал бургомистр, – и император о том знает. И курфюрст Ребенрее, в чьих землях лежит наш город, тоже это знает. И они какие ни есть, а люди наши. А он их бил во множестве и грабил.

Хоть и не нравился Волкову отец Семион, но был он не глуп и правильно сделал, когда отдал большой кошель золота, треть того, что отняли они у колдуна, казначею архиепископа брату Иллариону. Брат Илларион это помнил и, как и всегда, тихим голосом, который все слышат, произнес:

– А дозволено ли мне будет напомнить, что среди убитых еретиков был и сам Якоб фон Бранц из рода Ливенбахов, коего Карл Оттон Четвертый, курфюрст Ребенрее, считал своим личным врагом, а Святая Церковь называла бичом Божьим?

Ни нунций, ни бургомистр не нашлись что ответить, а архиепископ спросил удивленно:

– Вот как, наш кавалер Фолькоф убил кого-то