Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут этот Вася Бережной, эта его двойка за сочинение. Все, учителя более учеников, взбудоражились, с нетерпением принялись ждать, как после визита Ады Моисеевны к директору станут разворачиваться события. Долго ждать не пришлось. Через пару дней вызвала она Бережного читать заданное на дом стихотворение. Таня даже умудрилась вспомнить, что был это Маяковский, отрывок из поэмы «Хорошо». Вася часто сбивался, потом окончательно запутался, замолчал, Ада Моисеевна поставила ему вторую двойку. Из чего следовало, что после этого четвертная оценка по литературе больше тройки ему не светит. И, соответственно, опасно подвисала пятёрка за учебный год, а с нею и виды на вожделенную медаль.
Безнадёжным всё-таки Васино положение ещё не было. Если две оставшиеся четверти завершит он на отлично и в годовом сочинении ошибок не найдут, никто придираться к нему не станет. Но это «если» целиком зависело от Ады Моисеевны. Ни за одним приключенческим сериалом не следили с таким истовым любопытством, как за развитием этого противостояния. С Адой Моисеевной снова беседовал директор школы, и секретарша по секрету всему свету рассказала, какая полыхающая, со слезами на глазах выскочила от него Ада Моисеевна. Через день она вызвала Васю отвечать урок. Отвечал он плохо, чего уж никак от него не ожидали – по всем раскладам должен ведь был приналечь на литературу, слишком высока была ставка. Ада Моисеевна поставила ему тройку. И всем стало ясно: она приняла бой.
Но бой этот принял и Вася. Он, похоже, вообще утратил чувство реальности, все другие соображения не имели теперь для него значения, заточен был только на одно: мстить Аде Моисеевне. Не боялся. Хуже того, знал, что может не бояться.
Мстил грязно, подло. Таня рассказала лишь о нескольких его выходках. Как, например, поджидал у приоткрытых дверей класса идущую по коридору на урок Аду Моисеевну и кричал так, чтобы она услышала: «Атас, Ада! Исчадие ада тащится!». Разговаривал в её присутствии, пародийно картавя. Особенно любил он это представление, когда она его вызывала. Тогда это нарочитое «х» вместо «р» звучало оскорбительней всего. Глумился, по-детски виновато оправдывался: «Извините, я же говорю так, как вы нас учите». И эта его постоянная отговорка с оглядкой на Аду Моисеевну, о чем бы ни заходила речь: «что я, рыжий?». Дошло и до того, что масляной краской нарисовал на входной двери её квартиры шестиконечную звезду. Девочка из параллельного класса жила с Адой Моисеевной в одном подъезде, увидела. Впрочем, для Ады Моисеевны с лихвой достало бы уже одного того, чтобы услышать, как презрительно, растянуто произносит он её отчество.
– А она что на это? – тоже забыл про пирожки Мигдалёв.
– А она предпочла спорный и самый, наверное, уязвимый способ защиты, даже вообразить было трудно, чего ей это стоило. Выдавало лишь то, как легко и быстро заливалась она краской, как сумрачно темнели глаза. Но с ним держалась так, словно ничего этого не замечала, словно бы и не касались, не могли коснуться её Васины мерзости. Ни разу ни голос не повысила, ни даже не воспользовалась испытанным оружием, ставящим на место наглеца, – высмеять при всех, придурка из него сделать. Высший класс – лажануть так, будто и не о нём речь, будто вовсе не он имеется ввиду. И Ада Моисеевна, знали они, превосходно это умела, счёт бы, захоти она, сравняла быстро. Но упрямо «в упор его не видела», только методично ставила ему за ответы и письменные работы двойки или тройки.
– Но ты же сказала, что в классе любили её! – удивился Мигдалёв. – Неужели не нашлось никого, кто заступился бы за неё, рыло ему элементарно начистил? Ты, в конце концов.
– Да говорили мы с ребятами об этом, – досадливо поморщилась Таня. – Но Ада Моисеевна предупредила нас. Точней, одну меня, я была старостой и класса, и нашего литературного кружка, передала это всем. Если вы хоть немного меня уважаете, сказала она, пожалуйста, не сводите с ним счёты, не унижайте себя, пусть он живёт с этим, не марайте руки.
– И всё-таки, – не сдавался Мигдалёв. – Что, ни учителя, ни директор не знали об этом? Их-то она вряд ли предупреждала.
– Мы об этом тоже говорили. Конечно же, знали, не могли не знать. Но почему-то никто за неё не заступился. Может, кто-то и захотел бы, но побоялся.
– Где же логика? Она ведь ему двойки ставила, медаль его уплывала, можно было по крайней мере разлучить их. Перевести Бережного в другой класс, а того лучше – в другую школу, чего проще.
Такого оборота событий никто не ожидал: отказался от этого Васин отец, та же секретарша подслушала его разговор с директором. Самолично прибыл. Что им двигало, трудно было сказать. Ближе всего, не хотел, чтобы эта неприглядная история выползла за пределы школы. Не исключался и вариант, что кто-нибудь вмешался в это дело, дал Бережному-старшему понять, что если сын его после всего получит медаль, проблемы могут возникнуть не только у директора школы. Всё-таки здесь не тот городок, где Вася учился раньше. Так или иначе, но сказал он директору, что на медали этой свет клином не сошёлся, проживут без неё, пусть эта жидовка потешится, она своё ещё получит сполна.
– Мне и спрашивать у тебя не нужно, получил ли он медаль, – сказал Мигдалёв, – он же с нами, я сейчас вспомнил, вступительные экзамены сдавал. И вообще не понять, зачем столько шума было из-за этой медали. Можно подумать, что у Бережного, сына городского прокурора, возникнут какие-либо трудности при поступлении в институт, будь там конкурс хоть сто