В те же самые дни, однако, велась подготовка новой встречи представителей КПСС и КПЧ. Она состоялась 29 июля – 1 августа на границе двух стран, в Чиерне-над-Тисой, где руководству КПЧ были предъявлены унизительные требования: об отстранении ряда «ненадежных» функционеров, запрещении некоторых клубов интеллигенции, установлении контроля над прессой и т. д.

Дубчек и его соратники получили от Москвы последний шанс[698]. Состоявшееся вслед за этим 3 августа совещание представителей 6 стран в Братиславе, на котором с венгерской стороны также высказывались сомнения относительно использования силы, дало новую отсрочку военного вмешательства. Складывалось впечатление, что напряженность уменьшилась, чехословацкий народ облегченно вздохнул, вспоминал О. Черник[699]. Аналогичен отзыв Кадара: в Братиславе «казалось, все должно нормализоваться… Но радость была преждевременной»[700].

Вернувшись в Будапешт, лидер ВСРП в обращении к венграм от 5 августа заявил, что разногласия можно преодолеть, если сосредоточиться на поисках того, что объединяет «братские партии». Сохранялось, однако, и осознание сложности ситуации. 7 августа на Пленуме ЦК ВСРП Кадар заметил, что внутренние проблемы Чехословакии остаются нерешенными. Необходимо сделать все для нахождения политического решения, «но если этого не получится, то не исключено применение других мер»[701]. Движение за реформы, за трансформацию чехословацкого коммунистического режима в общество с элементами плюрализма и более рациональной экономикой приобрело к тому времени собственную динамику, что затрудняло любые попытки противодействия со стороны властей. Вопреки последовательному стремлению чехословацких реформаторов не допустить сползания к венгерскому варианту 1956 году, со стороны создавалась видимость такого сползания, утраты контроля сверху за ходом преобразований. Москва воспринимала это как угрозу союзническим отношениям[702]. К тому же Дубчеку и его команде своей открытой, толерантной внутренней политикой удалось завоевать немалую поддержку в обществе, и они не хотели жертвовать своей популярностью, ограничивая в угоду Москве проявление свободной общественной активности. Кроме того, у чехословацких лидеров не было четкого представления о границах терпимости советского руководства. О существовании подобной грани Дубчеку в ходе бесед постоянно напоминал более опытный Кадар. Таким образом, внутриполитическая обстановка в Чехословакии оставалась неизменной, пресса – столь же неподцензурной, а дискуссионные клубы столь же активными. Все это означало, что вероятность силового выбора возрастала с каждым августовским днем.

С 12 по 15 августа Я. Кадар находился в Ялте, где встречался с Л. Брежневым, Н. Подгорным и А. Косыгиным. «Советские лидеры, – вспоминал он позже, – хотели побеседовать с нами (венграми) о ситуации в Чехословакии отдельно, потому что знали, что у нас сложились особые отношения с руководством этой страны, они надеялись, что мы сможем повлиять на него[703]. В конце концов договорились, что 17 августа Кадар вновь увидится с Дубчеком. Однако и эта встреча, по оценке венгерского лидера, «не привела к желаемым результатам»[704]. Последняя из посреднических миссий Венгрии, как и предшествующие, завершилась неудачей.

Беседа лидеров Чехословакии и Венгрии в Комарно происходила в течение 13 часов в тяжелой атмосфере. Кадар пытался развеять все возможные иллюзии Дубчека, предупредил его о вероятных последствиях отказа пойти навстречу жестким требованиям Москвы[705]. По свидетельству Ньерша, о точном времени совместной военной акции Кадар узнал только 18 августа[706]. Между тем у Дубчека сложилось впечатление, что венгерский лидер хотел на прощание сказать ему что-то существенное, но не сделал этого[707]. В 1989 году в интервью венгерскому телевидению бывший лидер КПЧ говорил, что до самого конца у него сохранялась надежда, что Кадар, а быть может и Гомулка, бойкотируют участие в военной операции. Он полагал, что отказ Венгрии поставил бы руководство СССР в сложное положение и, возможно, предотвратил бы интервенцию. Кадару не был присущ такой идеализм. В Комарно он откровенно сказал Дубчеку: события переходят ту грань, когда что-то может зависеть от позиции Венгрии (как, впрочем, не повлияла на принятое в Москве решение особая позиция Румынии, с самого начала предсказуемая в свете последовательно проводимой румынской внешней политики; как и не повлияла позиция самых влиятельных западных компартий).

Из Комарно с заездом в Будапешт Кадар отбыл в Москву, где 18 августа состоялась новая встреча лидеров 5 стран. Именно там руководство КПСС ознакомило своих союзников с окончательным решением по Чехословакии, принятым на заседании Политбюро 17 августа. В соответствующем постановлении отмечалось: «Учитывая, что со стороны КПСС и других братских партий уже исчерпаны все политические средства воздействия на руководство КПЧ, чтобы побудить его к отпору правым, антисоциалистическим силам, Политбюро ЦК КПСС считает, что наступил момент для применения активных мер по защите социализма в ЧССР и единодушно решает: оказать Коммунистической партии и народу Чехословакии помощь и поддержку вооруженными силами»[708]. Торопиться с решением Москву заставляли как ожидавшийся в скором времени съезд КПЧ с его далеко идущими кадровыми решениями, так и предстоящие маневры НАТО в Баварии; существовали опасения, что присутствие неподалеку от границ Чехословакии войск западных держав придаст смелость чехословацким «правым», которые, следуя примеру Имре Надя, объявят о разрыве с Организацией Варшавского договора[709]. Операцию по вводу войск намечалось осуществить в ночь на 21 августа. План политического обеспечения военной акции строился из расчета выступления «левых» сил, которые, получив большинство в Президиуме ЦК КПЧ, обратятся за помощью к «братским странам». Кадар рассказал о встрече с Дубчеком, оценив ее как безрезультатную: руководство Чехословакии не проявляет решимости осуществить согласованные в Братиславе меры, так что политические средства и с его точки зрения можно было уже считать если не исчерпанными, то близкими к исчерпанию[710]. Дубчек, этот enfant terrible, был, по словам Кадара, в состоянии нервного истощения и зачастую высказывался не очень ясно. Когда 18 августа, в ходе последнего перед интервенцией московского совещания мы все же сделали оговорку о том, что военное решение – лишь самая крайняя и нежелательная мера, на наши слова уже никто не реагировал, – вспоминал позже Кадар[711], которому, по словам известного американского политолога и историка венгерского происхождения Чарльза Гати, приходилось идти «узкой тропкой, ведя корабль страны между Сциллой и Харибдой – желаемого и возможного»[712]. С перспективой вооруженного вмешательства, как объяснял он свою позицию в конце 1980-х годов, венгерское руководство согласилось только тогда, когда выяснилось, что другого выхода нет: чехословацкие товарищи не сделали тех шагов, с помощью которых, вероятно, можно было бы избежать катастрофы, «а в Москве стало очевидным, что мы оказались в одиночестве с нашими только начинавшимися реформами. Против нас было большинство социалистических стран»[713].