23 августа на совместном заседании ЦК ВСРП и Совета Министров ВНР Кадар подробно изложил ход событий с января 1968 года. Уже зная о неудаче с приведением к власти в ЧССР нового правительства, венгерский лидер, со времен варшавского июльского совещания разделявший до некоторой степени иллюзии Москвы относительно возможности сделать ставку на «левое крыло» в руководстве КПЧ в противовес «ревизионистам», теперь не скрывал своего раздражения: «Если создастся только лишь видимость, что СССР защищает вчерашний день, это будет означать конец мировому коммунистическому движению»[732]. Несколькими месяцами позже, в декабре 1968 года, примерно то же самое Кадар говорил приехавшему в Будапешт своему старому знакомому со времен 1956 года председателю КГБ Ю. Андропову, проявив нечастую для себя в беседах с советскими лидерами откровенность и критичность[733]. Стремление найти компромиссные пути разрешения конфликтной ситуации отличало выступления Кадара на московском совещании лидеров стран советского блока 24–25 августа, хотя большой активности на этом совещании он в принципе не проявил[734]. Почивать на лаврах Кадару не приходилось. В Словакии, где еще живо было поколение, испытавшее на себе Мюнхенский сговор и последовавшие за ним события, новый приход венгерских войск в силу исторических причин был встречен с особой враждебностью, что мало способствовало улучшению взаимопонимания соседних народов.

Нисколько не желая, чтобы развитие событий в Чехословакии перешло грань, которую он считал неприемлемой, т. е. вышло из-под контроля партийного руководства, Я. Кадар вместе с тем был озабочен судьбой начатых в Венгрии экономических реформ и надеялся, что осуществление его реформаторских планов придаст новые силы коммунистическому режиму. Резонно опасаясь, что расправа с чехословацкими реформаторами нанесет удар и по этим планам, он до самого конца отдавал предпочтение политическому разрешению конфликта. Однако в момент развязки он не решился открыто противопоставить свою страну союзникам по ОВД. Его вынужденный компромисс был свидетельством неблагоприятных условий и объективных исторических лимитов, в которых реализовывалась реформаторская программа кадаризма. Август 1968 года не только продемонстрировал прочность ялтинско-потсдамской модели, но еще раз напомнил венграм об ограниченном суверенитете их государства, невозможности выйти за рамки советского блока. Попытка путем маневрирования перейти грань возможного не удалась.

Посредническая миссия Венгрии в преодолении конфликта между пражскими реформаторами и Москвой (а за годы правления Кадара это был редкий случай, когда Венгрия взяла на себя столь активную роль во внешней политике[735]) оказалась неудачной. Руководство СССР при активной поддержке ряда союзников задушило инициативы пражских реформаторов, грозившие по цепной реакции перекинуться в другие страны и в конечном итоге создать угрозу существующей в СССР и Восточной Европе модели государственно-бюрократического социализма. При принятии решения о применении силы в Чехословакии сугубо идеологические мотивы, т. е. боязнь инфицировать советское общество идеями более гуманного социализма, перемешивались с геополитическими, геостратегическими соображениями. В Москве явно опасались, что ее неготовность защищать свою сферу влияния создаст во всем мире впечатление слабости ее позиций. «Если мы действительно упустим Чехословакию, то это соблазн великий для других. Если мы сохраним Чехословакию, – это укрепит нас», – говорил А. А. Громыко на заседании Политбюро 19 июля[736]. Однако именно неспособность брежневского руководства противопоставить чехословацкому эксперименту ничего, кроме грубой силы, продемонстрировала миру его внутреннюю слабость.

Вероятно, можно и дальше дискутировать о том, какие реальные плоды могли бы принести начатые реформы, не будь они пресечены на самом корню, насколько далеко сумел бы эволюционировать чехословацкий коммунистический режим в направлении плюрализма и демократии западного типа. Очевидно лишь то, что шаг, предпринятый 21 августа 1968 года, негативно сказался как на престиже СССР, так и на перспективах всего советского блока. Силовым путем укрепив свои доминирующие позиции в стратегически важной Чехословакии, чья политическая элита и в условиях далеко идущей либерализации продолжала последовательно сохранять лояльность союзническим обязательствам, правительство СССР своими действиями в то же время способствовало формированию на антисоветской платформе широкого фронта разнородных политических сил. Уже осенью 1968 года докладные записки КГБ, направленные в Москву, констатировали укрепление единства НАТО, смягчение существовавших разногласий между отдельными его членами (в том числе между США и Францией), приостановку наметившейся тенденции к сокращению вооружений в странах НАТО, стремление малых европейских стран найти в лице США силу, способную противостоять мощи Варшавского договора, улучшение отношений США и Югославии[737].

Нельзя, конечно, отрицать, что стремление обеих сверхдержав и их союзников избежать повторения столь же острого международного кризиса в центре Европы, в целях разрешения которого многотысячная Советская Армия в считаные часы продвинулась почти на тысячу километров вглубь континента, заставило их предпринять новые усилия в интересах создания и совершенствования системы общеевропейской безопасности. Это нашло свое проявление в проведении Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписании в 1975 году в Хельсинки его итогового документа. Но издержки силового решения оказались сильнее. Особенно большой урон был нанесен левым силам в Европе. СССР окончательно утратил поддержку наиболее влиятельных западных компартий и той части общественного мнения на Западе, которая до тех пор не исключала возможностей реформирования советской системы. Август 1968 года значительно ускорил те необратимые процессы в духовной эволюции многих левых интеллектуалов как на Западе, так и на Востоке Европы, которые в конце концов привели к их полному отказу от социалистической идеи. Это касается и Венгрии. «60-е годы для нас были временем надежды и… иллюзий. Тогда нам показалось, что и при системе однопартийного государственного социализма… путем реформ можно создать социалистическое рыночное хозяйство, социалистическую демократию или демократический социализм. Нечто такое, что и не сталинизм, и не западный социализм. Эту иллюзию похоронила Пражская интервенция 1968 года», – вспоминал впоследствии венгерский писатель, публицист и политик Дьердь Конрад, одно время президент Международного ПЕН-клуба[738]. А известный философ, ученик Дьердя Лукача Михай Вайда в одном из выступлений признал, что для венгерских интеллигентов его поколения чехословацкие события 1968 года были, с точки зрения формирования мировоззрения, даже важнее, чем собственный 1956 год.