мои чудесные, чудесные фрезии. – В ее голосе пела щемящая нежность. Потом, чуть слышно вздохнув, она добавила: – И ты. Знаешь, я наконец поняла. И сон, и сад – ничто без тебя. Потому что мы были здесь прежде. О, мы были здесь, соединенные чем-то более значительным, чем сны! Я знаю, что это так.

Она чуть повысила голос, словно ей отчаянно хотелось, чтобы собеседник ее понял. И вновь после ее слов, смутно, словно при воспоминании, просочившемся сквозь плотную ткань реальности, что-то перевернулось в его душе. Это было сумасшествием – безумный, расплывчатый миф. Но здесь, на вулканическом острове, воздвигшемся над гладью моря тысячелетия назад, факты были мифами, а каждый миф – всепоглощающей действительностью. Вдруг Харви осознал смысл их встречи – словно звездный луч пронзил залитый мраком мир. И это было так, будто жизнь вдруг началась заново. Он не мог объяснить, он сам не понимал полностью, что происходит. Он мог только верить…

Он шагнул ближе к Мэри и пошел бок о бок с нею. Красота неба и земли, отразившись в ее глазах, обрела еще большее величие и хлынула на него обжигающим потоком. Он любил ее. Это было невозможно отрицать. Теперь они стояли среди апельсиновых деревьев. Закат угас, стемнело, и, словно серебристое, медленно покачивающееся кадило, по небу поплыла луна, озаряя сиянием деревья. Под одним из них Мэри остановилась и подняла руку к хрупким ветвям.

– Посмотри, – прошептала она. – Разве это не прекрасно и не удивительно?

Дерево, сгибающееся под тяжестью зрелых фруктов, было усыпано цветами и бутонами, волшебно сверкающими в лунном свете. Бутоны и плоды. Невинность и зрелость. Два объединенных достоинства, которыми так загадочно обладала Мэри.

Он раздвинул листву и обхватил пальцами сияющий апельсин. Тот лег в его ладонь, прохладный и шелковистый, как грудь девственницы. Он не стал срывать его. И она не стала, лишь отломила крохотную ветку с цветком, который теперь источал аромат у ее щеки, и закрыла глаза.

Переполненный нежностью, он с трепетом взглянул на любимую. Когда она приподняла руку, под платьем обозначился тонкий контур ее груди, с такой невинностью предлагавшей ему себя, что Харви отчаянно захотелось обхватить ее ладонью, как он только что обхватил апельсин.

– Мэри, – сказал он, и вновь ее имя прозвучало в его устах так изысканно, что к глазам подступили слезы. – Я никогда не знал ничего подобного и не встречал никого, кто был бы столь же прекрасен, как ты. Я не могу понять, что творится со мной. Но знаю, что до сих пор моя жизнь была никчемной.

Долгие-долгие годы она ждала этого мгновения, и ее глаза, которые она закрыла, вдыхая аромат апельсиновых цветков, робко открылись ему навстречу. Странная пульсация, беспокоившаяся ее весь день, вернулась, и в висках отчаянно застучало. Она подумала: наверное, это от счастья.

Бурлящее в его крови желание нарастало, и лицо, больше не изможденное, озарилось безудержной радостью. Внезапно к нему пришла мысль, что он никогда еще не прикасался к Мэри. «Нет, – подумал он, – я даже не касался этих пальцев, которые могли бы прижаться, такие прохладные и мягкие, к моим губам». Его била дрожь. Он протянул руку.

Мэри чувствовала себя сейчас легче пронизанного лунным светом воздуха. Но жилка на виске билась, билась, билась, приводя ее в полное замешательство. Словно в трансе, Мэри положила апельсиновую веточку на ладонь Харви. Он неловко пристроил веточку меж ее прядей. Она попыталась улыбнуться. Внезапно ощутила, что губы занемели и пересохли. Она не могла улыбнуться в ответ на его растущую нежность, которая воспламеняла ее.

Он был близко к ней, так близко, что вдохнул раскрывшуюся сладость ее тела. Он задержал дыхание. Вместе в этом заброшенном доме, окутанные ароматной страстной ночью, одни. Все неизменно и предначертано. В ее волосах бледно сиял цветок апельсина. Ничто ни на земле, ни в небесах не могло отобрать у них любовь – любовь, которую Харви никогда не знал прежде и которая, как бы это ни было невероятно, принадлежала теперь ему.

– Ты счастлива?

– Я счастлива, – ответила она, задыхаясь. – Это все, что я знаю. Я чувствую легкость и свободу. Отстраненность от всего.

Казалось, что ее сердце раздувается, как горло певчего дрозда. Она чувствовала, что он тянется к ней. Но – какая жестокость! – собственное тело превратилось в клетку, которая жестко сковала ее нарастающий пыл.

Всей душой она тосковала по этому человеку. Оставить эту тоску неутоленной означало бы познать горечь смерти. «Я люблю его! – отчаянно подумала она. – Я наконец нашла любовь, которую так томительно ждала всю жизнь». И, чувствуя, как разум погружается во тьму, произнесла слабым голосом:

– Я пришла сюда потому, что люблю тебя. О любовь моя, ты понимаешь? На свете не существует ничего, кроме тебя. – А потом жалобно прижала ладонь ко лбу.

Харви испуганно смотрел на нее, раздираемый радостью и страхом. Бледность ее лба ослепила его. Ее глаза затуманились – внезапно сказалось утомление от внутреннего жара. Он безотчетно взял Мэри за руку, и его обожгло как огнем. Такой же горячей была ее голова в тисках боли. Все краски схлынули с его лица, губы побелели. В душе, только что певшей от счастья, нарастала паника.

– Мэри, любимая! – вскричал он. – Как пылают твои руки!

– Те непонятные ощущения, – пробормотала она почти неразборчиво, – вернулись. Но они пройдут, как проходили раньше. Какое это имеет значение, если я люблю тебя?

Она снова попыталась улыбнуться, но лицо словно превратилось в маску, дразнящую ее издалека. И не в одну, а в множество масок, скалящихся в тенях апельсиновой рощи. И невзирая на все это, Мэри с тоской жаждала раствориться в сладости поцелуя.

А потом вдруг ощутила себя побежденной и вся съежилась. В отчаянии попыталась повторить: «Я люблю тебя», но слова не шли. Скалящиеся маски начали вращаться вокруг нее все быстрее и быстрее, летя с головокружительной скоростью. Земля встала на дыбы, навалилась тьма. Теряя сознание, она упала вперед, на руки Харви.

Пораженный ужасающей мыслью, он глухо вскрикнул. Поддерживая невесомое тело, снова взял руку Мэри. Пульс под изгибом тонкого запястья бешено несся вскачь. Горящая щека прижималась к его щеке. Все ее тело пылало.

– О боже, – простонал он, – почему я сразу об этом не подумал? Это лихорадка!

Она приподняла белые веки и на мгновение заглянула в его глаза – широко распахнутые и печальные, как у раненой птицы.

– Наконец-то, – слабо прошептала она. – Но какие ужасно странные ощущения…

А потом ее голова упала на его плечо.

Мгновение он сосредоточенно смотрел на закрытые веки,