Долгое время исследования сталинизма сосредоточивались только на одном человеке, подчеркивая его харизму, культ и всемогущество[941], и стремились опровергнуть утверждения, что такие институты, как ЦК партии или Совет министров, имели какую-то реальную власть[942]. Однако когда в 1990-х годах были открыты архивы, стали понятны ранее невидимые аспекты политического процесса, и тогда интересы ученых начали смещаться к отношениям Сталина и окружающих его людей, которых называли по-разному — «окружение» или «ближний круг»[943]. Пионером в этих исследованиях стал русский историк Олег Хлевнюк, начавший с архивного исследования Политбюро 1930-х годов, опубликованного в 1990-х годах. В этом первом подходе к данной теме Хлевнюк утверждал, что ближний круг Политбюро был важен до больших чисток, но не после. С одобрением цитируя Моше Левина, он характеризовал зависимость ближнего круга от Сталина после больших чисток как «рабскую», заключив, что «Политбюро фактически было ликвидировано как регулярно функционирующий орган политического руководства, превратившись в лучшем случае в консультативную инстанцию при Сталине»[944]. Этот подход резко критиковал Арч Гетти, который отверг определение «рабская», указав, что члены ближнего круга были влиятельными политиками сами по себе и при длительном отсутствии Сталина — до 1935 года даже без телефонной связи с его резиденцией на юге — они все вместе управляли страной, а Сталин вмешивался с помощью писем и телеграмм только по небольшой части вопросов[945]. К 2005 году Хлевнюк, продолжавший активные исследования периода с 1930-х годов до позднего сталинского времени, стал смотреть на вещи иначе и добавил к парадигме личной диктатуры олигархическую парадигму. «Мы можем определить формирование квазиколлективных механизмов принятия решений как свидетельство возникающей олигархизации власти в последние годы жизни Сталина», — писал он. «Олигархия» имеет длинную родословную в качестве уничижительной характеристики советского руководства, начиная с «демократического централизма» большевистских критиков Ленина и его команды еще в 1920 году. По сути, Хлевнюк говорит, что, хотя Сталин как единоличный диктатор оставался выше всех, его ближайшие соратники тоже были важны, и это стало еще очевиднее, когда они стали править после его смерти, используя «некоторые процедуры коллективного руководства»[946].

Из-за осторожности этой формулировки неясно, считает ли Хлевнюк, что «олигархи» (соратники Сталина) составляли единую команду или были просто отдельными игроками. Но Стивен Уит-крофт определенно рассматривает их как команду и в своей статье 2004 года предлагает статистический анализ данных о назначениях Сталина, чтобы показать регулярность совещаний группы с 1920-х до начала 1950-х годов; он отмечает, что сталинский «стиль работы состоял в том, чтобы быть частью рабочего коллектива или коллегии, а не „одиночкой"»[947]. Это и моя точка зрения, хотя я пришла к этому независимо и без количественных данных. Это также созвучно недавней работе Арча Гетти, в которой рассматривается аналогия между modus operandi Сталина в отношениях с его командой и современными западными премьер-министрами с их кабинетами[948].

О больших чистках много писали и я, и другие авторы[949], новизна данной работы заключается в том, что мы смотрим на процесс под углом зрения ближайших соратников Сталина, которые были и соучастниками, и потенциальными жертвами. В этом случае, как и в других, командная перспектива дает возможность увидеть привычные процессы в несколько ином свете. Возьмем, к примеру, количество жертв в семьях в окружении Сталина во время больших чисток. Оно было таким же или более высоким, чем у других членов команды, что усугубило его личную изоляцию, начатую самоубийством его жены несколькими годами ранее и сделавшую его на всю оставшуюся жизнь одиноким и нуждающимся в общении. Это общение обычно обеспечивала ему команда. Если на это вообще обращали внимание, то, как правило, не объясняли, за исключением смутных упоминаний о паранойе. Но, по крайней мере, столь же правдоподобно, что в этом случае (как и в последующем отказе заключить сделку с немцами, когда его сын Яков был взят в плен) Сталин следовал неписаному революционному кодексу чести, который всегда был ему дорог, а этот кодекс требовал подчинения личных интересов интересам революции; кроме того, Сталин чувствовал, что его моральный авторитет в команде требует, чтобы он не заступался за своих близких, поскольку члены команды не могли заступиться за своих.