мной, как недавно в тундре. Савчук, по-видимому, уже не раз бывал в подобных переделках, — это чувствовалось по уверенным взмахам его весла.

Сделав крутой поворот, река вступила в узкое серое ущелье. Было похоже, что по склонам струятся потоки гранита.

Каньон делался все уже и уже. Горы Бырранга сдвигались, словно бы пытаясь преградить нам дорогу.

Над головой по-прежнему голубело ясное небо, но тень от склонов покрывала реку, и мы двигались в синих сумерках.

Приблизительно через каждые полчаса Бульчу устраивал отдых. Приметив на крутом берегу куст полярной ивы, он поднимал весло стоймя, что служило сигналом для нас с Лизой. Мы подгребали к соседнему кусту и цеплялись за низко нависшие над водой сучья, чтобы не снесло течением.

Через пять минут, передохнув, возобновляли путешествие.

Во время привалов я устанавливал теодолит и производил астрономические определения долготы и широты.

Старая карта, изданная в 1838 году, никуда не годилась.

Если верить ей, получалось, что мы плывем по суше. Мало того. На карте в этом месте значилась низменность. Мы же двигались узкими горными теснинами. Вокруг громоздились горы Бырранга, подступавшие к Таймырскому озеру гораздо ближе, чем предполагалось до сих пор.

Это означало, что после нашего возвращения картографы будут менять цвета на карте. Вместо зеленого цвета, каким закрашивают равнину, на северный берег озера положат густую коричневую краску, обозначающую горы.

Увлекательно прослеживать течение реки, идти навстречу ей, ища, где же — за каким мыском, поворотом — находятся ее верховья, истоки, начало! Собственно говоря, таково существо почти всякой научно-исследовательской работы. Но мы искали истоки тайны в буквальном значении этого слова.

Пока что река текла строго с севера на юг. Впереди не исключены были, однако, сюрпризы. Река могла вильнуть, сделать прихотливый поворот, увести нас в сторону от гор, далеко на восток или на запад.

Между тем каждый километр давался с большим трудом. Идти на веслах против течения было очень утомительно. Я подумывал о парусе, но ветер в этих горах менялся беспрерывно, как у мыса Горн: то дул прямо в лоб, то вдруг принимался толкать в спину, то, выскочив откуда-то из-за поворота, с силой ударял в борт.

Ночевать пришлось на болоте, где земля ходила ходуном, прогибаясь, как резиновая. Вокруг громоздились крутые обрывистые берега. Эта мочажина, вклинившаяся между скалами, была единственным подходящим местом для привала.

В тот же вечер у костра состоялись «крестины» реки, которая не была нанесена на карту.

Савчук предложил название; Река Времен, так как, поднимаясь к ее верховьям, мы как бы совершали путешествие в минувшие века.

— Название отвечает характеру нашего путешествия, по преимуществу этнографического, — скромно добавил он.

Лиза, однако, обиделась за геологию, которую, по ее словам, представляла.

— Было! Было этнографическим, дорогой Володя, — возразила она. — Сейчас экспедиция комплексная — геолого-этнографическая. Так и Москва решила…

— Ну конечно! Этнографы нашли оазис, ткнули туда носом, а потом…

— Уж если речь зашла о том, что кто-то кого-то ткнул носом, — вмешался я, — то, по справедливости, нельзя забыть о гидрологах.

— Правильно, — поспешил согласиться Савчук. — Вы очень помогли в разгадке этнографического следа, сигнала SOS…

— Говорю не о себе. Но без Андрея и его помощников мы не имели бы письма, найденного в плавнике.

— В общем, нечто вроде эстафеты, — сказала Лиза, прекращая шутливую перебранку. — В дело вступают по очереди представители различных профессий…

— В том числе и охотник Бульчу. Как, кстати, назвал ты свою реку, Бульчу?

Я обернулся к Бульчу, который священнодействовал подле котелка, где варился ужин.

— Потаден, — отозвался наш проводник.

— А что это значит?

— Это искаженное русское «потаенная», — подхватил Савчук. — Нганасан переиначил на свой лад слово «потаенная». Получилось: Потаден.

— Тогда уж лучше Река Тайн, — сказал я. И медленно повторил, прислушиваясь: — Река Тайн! Да, неплохо звучит.

— А я бы назвала ее Огненная, — вдруг сказала Лиза.

— Огненная? Почему Огненная?

— Мне кажется, это ей подходит, — ответила Лиза, задумчиво глядя вдаль.

— Ты начинаешь мудрить, говорить загадками. Это скучно, милая. Нам и без того хватает загадок…

— Река Времен лучше всего, — стоял на своем Савчук. — Мы двигаемся именно против течения времени, поднимаемся к истокам истории человечества.

Посмотрев в сторону Бульчу, он добавил многозначительно:

— А может быть, еще конкретнее: к истокам истории нганасанов!

— О! Вот как?

— Да. Я надеюсь, что в горах живет древний народ палеоазиатов, предки современных нганасанов.

— Остановившиеся в своем развитии?

— Вроде того…

Мы поспорили еще немного и наконец сошлись на предложенном мною варианте: Река Тайн. Я нанес на карту новое название и дважды подчеркнул. Карта сразу же приобрела другой, более осмысленный вид, словно бы осветилась.

А утром, проснувшись, мы обнаружили, что у нас осталась всего одна лодка. Рядом с ней на сырой земле чернела глубокая борозда. По-видимому, другую лодку стащило с берега и унесло течением, пока мы спали.

Правда, Савчук (это была лодка Савчука и Бульчу) клялся, что он, как полагается, вытащил ее до половины на берег. По его словам, он прекрасно помнил это.

— Что я, маленький или впервые в экспедиции? — сердился этнограф. — Даже снизу закрепил колышками, честное слово! Почему вы молчите? Почему вы все смотрите на меня такими глазами?

— Мысленно вы были, наверное, уже в оазисе, когда закрепляли лодку, — пробормотала Лиза.

— Моя ошибка, признаю, — сурово сказал я. — Мне надо было присматривать за вами.

Бульчу ничего не сказал, но вид у него был очень недовольный. Догонять беглянку, конечно, не имело смысла. Это отняло бы у нас слишком много времени.

Устраиваясь накануне на ночлег, мы вытащили из лодки почти все, что находилось в ней. Пропали только две сковороды и одеяло. Однако часть груза все равно приходилось оставить. С собой мы могли взять только самое необходимое (рацию, ружья). Ведь нам надо было поместиться вчетвером в оставшейся лодке.

Дальнейшее продвижение по реке усложнялось…

3

На месте привала мы оставили палатку, одеяла, всю муку, консервы, даже сахар. Полностью должны были, так сказать, перейти на подножный корм. Но летом в тундре и в горах нельзя умереть с голоду, имея ружье.

Меню наше, увы, не отличалось разнообразием. Гусятина фигурировала во всех видах: жареный гусь, вареный гусь, суп из гуся, печенка гуся. Вскоре я уже не мог смотреть на гусей: живых и мертвых. Один лишь Бульчу наслаждался, обсасывая косточки и причмокивая.

Мы все в меру своих сил старались улучшить наш стол.

Даже Савчук, полностью погруженный в размышления о пранароде, о предках нганасанов, однажды решил побаловать нас. В свое дежурство он подал на стол неизменного гуся, но с гарниром. Это