«А какова батарейка, ваша светлость?! С одного выстрела положила одиннадцать человек и что-то двадцать лошадей!».

История этого обстрела темная. Панаев кипит ненавистью к Кирьякову, его объективность в назначении виновных относительная. Розин видел только итоги всей этой неразберихи в виде окровавленных людей, которых провезли мимо него. Ходасевич — реальный свидетель. Он не винит никого и, судя по его словам, причина как раз в отсутствии взаимодействия. Каждый эскадрон действовал по своему усмотрению, перемещаясь несогласованно и появляясь совсем не оттуда, откуда должен был появиться.

Виновных пытались найти сразу. Генерал И.А. Халецкий после происшедшего пытался как истинный гусар и обладавший характером вспыльчивым учинить расправу над артиллерийским командиром, но якобы не смог найти его. Хотя командир батареи никуда не прятался. Капитан Ходасевич увидел, что Халецкий уже с обнаженной саблей в руке мчался к Кондратьеву, и только выскочивший ему навстречу Кирьяков сумел не позволить увеличивать русские потери еще на одного подполковника.

Виноват ли действительно Кондратьев? В принципе, артиллерийский начальник нес только косвенную ответственность, так как приказ на открытие огня артиллерии отдал генерал В.Я. Кирьяков. Об этом говорит Ходасевич, но если даже и не поверить этому будущему перебежчику, то тоже самое говорит и лейтенант Стеценко, правда, «шифруя» настоящее имя: «…генерал К*** принял их за французов, так как они были в белых кителях, и сделал по ним выстрел из своих орудий…». Да и эскадроны гусар появились совсем не с того направления, откуда должны были появиться.

Этот досадный эпизод послужил поводом к началу дискуссии, которая продолжилась и много лет спустя после окончания войны. Суть ее сводилась к необходимости изменений в обмундировании кавалерийских частей, которые были во многом схожими с обмундированием европейских кавалеристов. В частности, Н. Горячев, сам кавалерист и участник Крымской кампании, в статье «Кавалерийские заметки», опубликованной в «Военном сборнике» в 1874 г., напрямую связывает неудачи русской кавалерии при Булганаке с обмундированием последней.

«Китель для военного времени — излишняя роскошь. Делая Венгерский поход и Крымскую кампанию, мы не встречали в них необходимости и постоянно были в мундирах. Напротив, китель во многих случаях подавал повод принимать свои части за неприятельские; таким образом, под Альмой Киевский гусарский полк был встречен огнем своей батареи, которая приняла его за неприятельский полк в белых мундирах».

С этими кителями в военно-исторической литературе полная путаница. Как их только ни назвали: мундиры, кителя, куртки. В этот спор мы углубляться не будем. В любом случае спутать их с французскими кирасирами нужно было еще умудриться. Никто не говорит, что ко дню событий на Булганаке силы противника были полностью разведаны (тем же лейтенантом Стеценко, теми же допрошенными пленными или местными жителями). Я думаю, что Меншиков прекрасно знал (должен был знать) силы союзников и наличие у них кавалерии. Во всяком случае все его дальнейшие действия показывали, что ему это было известно. Значит, остаются два варианта, которые привели к трагедии. Первый: Кирьяков не получил от главнокомандующего полной информации и действовал на свой страх и риск. В этом случае виноват Меншиков, пытавшийся дорогой ценой продемонстрировать несостоятельность командира дивизии, попросту подставляя его.

Второй: Кирьяков знал о силах неприятеля, но не проинформировал об этом своих младших начальников. Тогда вся вина лежит на нем.

Таким образом, всякое оправдание о фантоме французской тяжелой кавалерии не имеет оснований. В 1828 г. во всех полках кавалерии (исключая Нижегородский драгунский полк) кителя были заменены суконными куртками. Они оставались в кампании 1853–1854 гг. как кавалерийская укладка. В какой-то степени подтверждает это А.А. Панаев, указавший, что оба гусарских полка (Саксен-Веймарский и Лейхтенбергский) были в белых куртках. Так что, скорее всего, соглашусь с Максимом Нечи-тайловым, гусары были одеты не в кителя, а в холщевые летние (конюшенные) куртки.

Как и всей армии, действия русской кавалерии отличались в этом столкновении невероятной пассивностью. По мнению британских исследователей, шанс нанести серьезное поражение английской Легкой бригаде, измотанной маршем и имевшей крайне уставший конский состав, был упущен. Полные сил, сидевшие на свежих лошадях, русские кавалеристы, численно превосходившие противника, просто уклонились от боя.

Британцы, в свою очередь, не стремились начинать дело первыми, да и не могли это сделать, имея перед фронтом массы русской кавалерии. Возможно, после Булганака, а потом и после Альмы, в которых действия николаевской кавалерии отличались, мягко говоря, пассивностью, страх перед многочисленной русской конницей у союзников пропал. Досадно, тем более что против британской Легкой бригады, усиленной одной конно-артиллерийской батареей, действовали как минимум четырехкратно превосходившие силы русских.

В ходе боя русские артиллеристы сделали 16 выстрелов (непонятно, входит ли в это число 8 ядер, выпущенных по собственной кавалерии), британские — 44 ядрами и 1 гранатой. Потери британцев составили 4 раненых кавалериста (двоим пришлось ампутировать конечности, один был ранен в голень, один контужен при падении с убитой лошади) и 5 убитых лошадей. Именно это свидетельствует рядовой конной артиллерии Джон Хорн в своем письме родителям, которое было опубликовано в газете «Таймс» 2 ноября 1854 г., но другие источники, в частности, Тиммоти Гоуинг в воспоминаниях говорят только об одном раненом сержанте. Очевидно, Гоуинг, не будучи непосредственным участником схватки, дал информацию, которую услышал от своих сослуживцев. Во всяком случае воспоминаниями Пеннигтона подтверждена смерть от раны уже во время транспортировки на корабле (или уже в Скутари) рядового 1Тго гусарского полка Вильямсона, которому осколок русской гранаты оторвал ногу вместе со стременем.

Русские потери неизвестны. А. Панаев утверждает, что лично разговаривал после этого с командиром Донского казачьего полка Поповым и тот сказал ему, что после попадания английского ядра в строй «…взвыли ребятишки, когда увидели сорванные черепа станичников… Что станешь делать с ними, еще никогда убитых не видели».

В любом случае первые выстрелы и первая кровь Крымской кампании прозвучали и пролилась именно на Булганаке за сутки до сражения на Альме. Британцы с уважением отметили высокое качество маневрирования русских гусар и отменное действие артиллерии. Русские приняли замечание к сведению, что уже на следующий день было доказано неприятелю более чем убедительно.

В первом бою с русской кавалерией принимали участие 8-й, 11-й гусарские полки, 13-й Легкий драгунский и 17-й Уланский (первый вступивший в перестрелку) вместе с орудиями Королевской конной артиллерии.

Одним из английских гусар, получивших боевое крещение в бою на р. Булганак, был упомянутый выше Пеннингтон, популярный лондонский актер, чьим поклонником была принцесса Луиза. Трудно сказать, что заставил его пойти в армию, говорили, что не столько патриотический порыв, сколь какая-то странная интрига. Но этот молодой человек, поклонник Шекспира и кумир английской знати, был настолько внешне колоритен, что стал центральной фигурой одного из батальных полотен леди Баттлер. Его и сегодня можно лицезреть на полотне этой известной британской художницы «Атака Легкой бригады» в образе спешенного гусара. Да и его воспоминания — самое подробное описание боя на р. Булганак.