Только в русской полевой артиллерии ввели нарезные медные орудия, а в Бельгии и Германии появились первые стальные пушки. И в крепостной артиллерии в Европе увеличили калибр орудия и дальность выстрела, а у России недоставало средств для подобных преобразований. «И неудивительно, – думал Милютин. – У нас были орудия самых больших калибров, которые только что происходили испытания, ведь броня кораблей утолщается, ее необходимо пробить, чтобы остановить корабль, идея заряжать сзади орудия самых больших калибров принадлежит нашим инженерам, но заводы Круппа уже приступили к изготовлению орудий 9– и 11-дюймовых, а мы еще топчемся на 8-дюймовых. Вот беда-то возникнет наша идея, а ее уже осуществляют в Европе, особенно в Германии. Поэтому западные государства всегда перегоняют нас в оснащении своих армий вооружением и снаряжением, которые успевают хорошие инженеры придумать и изобрести. У нас слишком огромная страна, по сравнению с соседями мы беднее в техническом и промышленном отношении, не успеваем воспользоваться своими идеями из-за ограниченности финансовых средств, вот и отстаем… И какая огромная армия… А сколько хлопот по части инженерной, по интендантской, по военно-врачебной, по военно-судной, по военно-учебной службам, повсюду нужно было вводить новые установки и преобразования, всюду царят старые, николаевские порядки, приходится если не ломать, то осторожно, постепенно, сознательно понимать отношения дисциплинарные, серьезнее смотреть на все служебные требования. И как мало времени остается на то, чтобы во все вмешаться, все проверить. Начал ходить в петербургские военно-учебные заведения, надо бы почаще, но нет свободного времени, наметилась пятница для посещения, но и то попадаю не всегда, а столько там проблем, офицеры нужны грамотные, толковые, ох придется, видно, России повоевать за свои границы, уж больно великая и необозримая она стала, а сколько завистников… Во всех специальных училищах, во всех высших военно-учебных заведениях производится полный пересмотр учебных курсов, чтобы после окончания учебного заведения офицер сколь можно ближе удовлетворял практическим требованиям соответствующего рода службы. Ведь Яков Иванович Ростовцев, вспоминается, стремился к наружному эффекту, как и вся николаевская придворная система, а от этого страдала польза практического дела, он больше заботился о теоретическом знании, а ведь нужно было готовить специалистов для каждого рода службы… Беда старой военной системы в том, что армия была разделена на гвардию и простую армию, своего рода аристократию и «рядовых» офицеров и солдат, часто бывало, что молодой офицер из гвардии становился начальником старых, опытных офицеров. А это чаще всего приносило вред, но попытка перестроить управление военным делом не удалась, привилегии гвардии остались нерушимыми. Ничем не могли помочь ни статьи в «Русском инвалиде» и «Военном сборнике», ни личный разговор с императором, который предупредил меня, чтобы я никаких попыток больше не предпринимал, слишком много неудовольствия, сказал он, возбуждает этот вопрос, заговорили о ваших разрушительных замыслах демократическими средствами подкопаться под основы престола, о вашем радикализме, не будем больше возбуждать общественность, никаких статей по этому вопросу. Сказал, как отрезал…»

В памяти Милютина возникали имена помощников, с которыми он реформировал русскую армию, порой удачно и не очень, но реформы шли с помощью замечательных сотрудников, таких как Федор Герасимович Устрялов (1808–1871) и Виктор Михайлович Аничков (1830–1877), которые удачно реформировали всю интендантскую часть армии, в Варшаве и Вильне тоже наладилась новая военная жизнь, военно-окружные советы под руководством назначенных Военным министерством членов постепенно входили в управление армией.

Но самый тревожный, тяжелейший вопрос был о финансировании русской армии, военного министерства, военно-окружной системы… То, что Министерство финансов выделяло на армию, лишь в малой степени удовлетворяло ее потребности. Только 18 апреля 1864 года Министерство финансов представило в Государственный совет 392 с половиной миллиона рублей на финансирование армии, из них только 346 миллионов в наличности, а 46 с половиной миллионов как дефицит. В 1863 и 1864 годах Россия истратила на усмирение Польского восстания больше 73 миллионов рублей, поэтому в будущем, на 1865 год, Россия должна была пойти на сокращение военных расходов, а критические реплики журналистов, что Военное министерство слишком много тратит, просто беспочвенны.

«Тем не менее я не скрывал от Государя в ежегодных своих отчетах, – вспоминал Д.А. Милютин, – что стремление к сокращению военной сметы должно иметь известный предел и что дальнейшие сбережения, какие могут быть еще достигнуты предстоящими преобразованиями, необходимо будет обращать на удовлетворение многих насущных нужд военного ведомства и на некоторые новые расходы, которые долее откладывать решительно невозможно. В числе таких настоятельнейших нужд указывалось на улучшение крайне скудного содержания всех военнослужащих, а в особенности строевых офицеров, продовольствия солдат, полкового хозяйства; затем на пополнение запасов всякого рода, на постройку казарм, на предстоящее перевооружение войск, на усовершенствование крепостей и т. д. Для удовлетворения всех этих нужд требовались весьма крупные денежные средства, а пока положение наших финансов не позволяло их удовлетворить, до тех пор благоустройство военных сил государства не могло считаться обеспеченным».

Вскоре пришла весть об отставке М.Н. Муравьева по его прошению, мятеж подавлен, нужны молодые энергичные люди по переустройству Северо-Западного края. Александр Второй высоко оценил деятельность Муравьева, присвоил ему титул графа с высоким рескриптом. И Милютин долго думал об этом удивительном человеке. Как-то князь Горчаков рассказал, что мысль назначить Муравьева внушил императору он сам, а сам получил рекомендацию от директора азиатского департамента генерала Игнатьева. А потом уж пришло и уточнение: оказывается, брат Муравьева, Андрей Николаевич Муравьев, был у Игнатьева и внушил ему эту мысль, а Игнатьев должен был передать князю Горчакову… Вот так и получилось назначение…

Весь императорский двор был озабочен тем, что происходило в Ницце, – вот уж полгода плохо себя чувствовал цесаревич Николай, и вести из его окружения приходили разные: то цесаревич чувствует себя превосходно, шутит, весело смеется, то состояние его вызывает тревогу. Все обернулось драмой для дома Романовых: цесаревич Николай умирал, многие его любили, он был прост, хорошо образован, участвовал в управлении государством… Теперь над Россией нависла новая трагедия…

С 4 по 26 апреля ход болезни и кончину цесаревича Николая описывает Анна Тютчева в своей книге «Воспоминания»: то он плохо спал, то у него вообще установилась бессонница, его тошнило, за всем этим последовала жестокая рвота, врачи Шольц и Гартман постоянно утверждали, что все это временно, все это минует, все это желудочные несущественные явления. Но Анна Тютчева предчувствовала беду и попросила императрицу назначить консилиум, но императрица отказала, она полностью доверяет Гартману. Никто не хотел выкорчевать зло, которое таилось в цесаревиче. Вызвали доктора Здекауэра и принца Александра Гессенского, а императрица со своими близкими хотела уехать в Баден. Чувствовалось какое-то всеобщее ослепление: неужели она может куда-то уехать, когда ее сын в таком тяжком положении.