лет, мне пришлось бежать за границу с моими родителями. Приятель отца, особый следователь военно-революционного трибунала, упаковывал наши вещи. «Вот это, — сказал он, держа в руках пропуска в Польше, выданные до прихода большевиков штабов польских войск, — вот это вам пригодится там. Но чтобы в пути, во время случайного обыска, никто не нашел их, лучше всего завернуть в них стаканы. Никто не догадается, что такие важные и опасные документы лежат на виду». Он же нас посадил в поезд, ежеминутно вытаскивая револьвер, грозя революционным трибуналом и массой страшных вещей.

Мы ехали к границе. Нам предстоял путь, на который обычно нужно было сутки; но теперь он мог продолжаться неделю, три дня, месяц, или это могло не кончиться никогда.

Приехав в Жмеринку, где надо было пересаживаться в другой поезд, отходивший только дня через три-четыре, по грудам снега, перескакивая через обледеневшие рельсы, спотыкаясь, скользя, мы таскали на плечах наши вещи в станционное здание и, когда мы только что закончили и собирались отдохнуть, к нам подошел каменного вида чекист, одетый с претензией на элегантность, — мы были уверены, что для нас этот путь уже не кончится…

Пришлось опять, через эти груды снега, по тому же, теперь ненавистному пути, таскать на плечах вещи в тот же поезд, только в другой вагон, где помещался Летучий Отряд Одесского Чека. Нас встретил развязный молодой человек и почти что весело спросил: «За границу? Я вам покажу заграницу. Где документы и деньги? Я начальник Летучего Отряда Одесского Чека. Скажите правду — выпущу, не скажите — повезу в Одессу, а там — расстреляют. Раскрывайте чемоданы».

Трое людей рылись в наших вещах, таких чужих от прикосновений чужих рук, вещей теперь ненужных, обличающих, и все же милых своей беззащитностью. Потом начальник отряда отозвал отца в сторону; они о чем-то пошептались, и когда через несколько минут подошли к нам, — начальник сказал: «Ну, что ж, ничего не нашли? Ладно, вы свободны. Я даже вам удостоверение выдам в том, что вас уже обыскивали».

В это время один из чекистов, все еще продолжавших обыск, развернул стакан, небрежно посмотрел обличающий документ и ловким, незаметным жестом сунул себе в карман.

Это было издевательство. Мы свободны, но в последний момент этот чекист вытащит польский пропуск, нас арестуют, повезут в Одессу, ну, а там — расстреляют.

Через минуту поезд должен был тронуться. Чекисты начали быстро и небрежно запихивать в чемоданы выложенные вещи, но все же мы могли не успеть до отхода поезда, и начальник отряда предложил: «Вы стойте под окном, а мы прямо через окно будем подавать вам чемоданы»

Мы вышли из вагона; мы стояли под окном: мы были свободны! Бежать, бежать, пока не поздно, ведь тот чекист, который нашел пропуска, над нами издевается, себе и своим товарищам он готовит комедию, а нам — смерть.

Но бежать было нельзя, и мы стояли под окном, принимали из рук чекистов вещи, складывая подле себя в снег. Паровоз засвистел, с шумом выпустил пар, и поезд начал медленно двигаться. В это время сзади к отцу подбежал чекист, тот, который нашел пропуска. Протянув для пожатия руку, пробормотал: «Это вам пригодится — там», и вскочил в последний вагон уходящего поезда.

Наши документы были вновь у нас. Смерть отступила с уходящим поездом.

Прошло несколько лет. Чуть-чуть отошел Толстой, стал суровее и умнее. Он не ответил на многие вопросы, он многого не скажет. И мир стал иным, и я — равнодушней. Как-то, когда меньше всего я ожидал этого — связь с прошлым — я встретил чекиста, спасшего мне жизнь.

Мы узнали друг друга. Я не чувствовал ни благодарности, ни любви к этому человеку, но я знал, что, если я ему нужен, вернее — если ему от меня что-нибудь нужно — я должен сделать все.

Он жаловался на неблагодарность людей, на вероломство женщин, на безразличие друзей.

— Мне нужны деньги, мне нужен кокаин, я не могу без этого жить. Никто мне не дает ни денег, ни кокаина.

— Сколько же вам нужно денег?

— Червонца два.

Я дал десять.

Что это — совесть?

Гатинский публиковался в «Числах», сборниках Союза молодых писателей и поэтов, «Современных записках», «Возрождении», «Содружестве». Выпустил два сборника стихов: «На весу» в 1962 году и «Слова» в 1965 году. В последние годы жизни вместе с супругой Татьяной Владимировной проживает в Уэйе (Houeillès) в Аквитании на юго-западе Франции. Леонид Иосивович скончался в больнице Сент-Антуан (184 rue de Faubourg Saint-Antoine в XII округе Парижа).

Прах супругов Гатинских покоится в соседних ячейках колумбария кладбища

K. B. и Т. В. Гатинские. Фотография предоставлена их дочерью Nina Gatinsky Coissac

Захоронения супругов Гатинских в колумбарии кладбища Пер-Лашез. Фотография предоставлена их дочерью Nina Gatinsky Coissac

Библиография:

Воспоминания Nina Gatinsky Coissac

Елена Дубровина. «О ветер вечности моей…». Нью-Йорк, Новый журнал, № 215, 2015

Л. Гатинский. Совесть, Париж, журнал «Встречи», № 6, 1934

Гингер Александр Самсонович

(5/17 октября 1897, Санкт-Петербург — 28 августа 1965, Париж)

Поэт

Родился в ассимилированной еврейской семье. Дед по материнской линии — Михаил Осипович Блюменфельд (Мехл-Герш Иосифович) происходил из семьи казенного раввина Кишинева, выпускник Московского университета, заведовал хирургическим отделением земской больницы, был гласным кишинёвской городской думы, кавалер ордена Святого Владимира за участие в русско-турецкой войне 1877–78 годов. Отец, Самсон Григорьевич (Шимшн Гершевич Г.), врач-патологоанатом, в 1902 защитил диссертацию в Императорской Военно-медицинской академии, работал в патологоанатомическом отделении Института экспериментальной медицины. Мать, Мария-Розалия Михайловна — зубной врач.

В 1919 году уезжает с матерью в эмиграцию, сначала в Германию, а оттуда в 1921 году — во Францию. Здесь он устроился на работу бухгалтером в химическую компанию совего дяди. Один из членов учрежденной