Лив смотрела подозрительно и устало, ожидая подвоха.

— На сей раз никаких скрытых смыслов. Обещаю. В настоящий момент я просто рад, что у ребенка такая мать.

Этого Лив не ожидала; она отвела глаза и заерзала в кресле.

— Почему ты мне сразу все не рассказал? Позволил уложить ее в постель как ни в чем не бывало…

— Понимаешь, я подумал, что ей не помешает сегодня вечером хоть что-нибудь нормальное.

Лив нервно шевельнулась.

— Мне надо ее проверить.

— Если проснется, позовет нас. Или спустится.

— А вдруг нет? Я мигом…

Она быстро и бесшумно поднялась по лестнице. В этом было что-то фантастически успокаивающее. Сразу после рождения Холли подобная сцена повторялась по десять раз за ночь: малейший писк в мониторе — и Оливия непременно проверяла, как спит дочка, хотя ребенок с такими здоровыми легкими вполне умел показать, что ему нужны родители. Лив не боялась синдрома «внезапной смерти», не боялась, что Холли выпадет из кроватки и ударится головой, не боялась прочих стандартных родительских страшилок. Ее волновало одно: а вдруг Холли проснется среди ночи и вообразит, что осталась одна.

Оливия вернулась и сообщила:

— Крепко спит.

— Хорошо.

— И такая спокойная. Поговорю с ней утром. — Оливия уселась в кресло и убрала волосы с лица. — А ты сам как, Фрэнк? Прости, что я не сразу спросила, но за сегодняшнюю ночь…

— Все хорошо, — ответил я. — Пожалуй, мне пора. Спасибо за кофе. Очень кстати.

Лив не пошевелилась.

— Ты домой доедешь?

— Без проблем. Увидимся в пятницу.

— Завтра позвони Холли, обязательно. Даже если считаешь, что ей не положено ни с кем разговаривать обо всем этом.

— Конечно. Я и сам собирался. — Я допил остатки кофе. — Так, стало быть, как я понимаю, о свидании и речи быть не может.

Оливия долго разглядывала меня.

— Давай не будем подавать напрасных надежд Холли.

— У нас получится.

— Знаешь, я не представляю, каким образом, после… Господи, после всего.

— Я понимаю. А может быть, попробуем?

Оливия шевельнулась в кресле. Лунный свет мазнул ее по лицу, глаза провалились в тень, и я различал только изящный изгиб губ.

— Чтобы убедиться, что ты предпринял все возможное? — спросила она. — Видимо, лучше поздно, чем никогда?

— Нет, — возразил я. — Мне просто очень хочется пойти с тобой на свидание.

Оливия пристально разглядывала меня из тени.

— Мне тоже, — сказала она. — Спасибо за приглашение.

В следующее мгновение я чуть не бросился к ней, собираясь сделать невесть что: схватить, прижать к себе, рухнуть на мраморные плиты пола и ткнуться лицом в мягкие колени. Я сдержал себя, сжав зубы так, что чуть не сломал челюсть. Обретя возможность двигаться, я взял кухонный поднос со стола и направился в кухню.

Оливия не пошевелилась. Я вышел из дома сам; кажется, я пожелал ей спокойной ночи, не помню. Пока я шел к машине, я чувствовал Оливию позади — ее тепло, будто яркий белый свет, горящий в темной оранжерее. Этот свет хранил меня по пути домой.

Я не трогал свою семью, пока Стивен готовил дело и предъявлял Шаю обвинение в двух убийствах, а Верховный суд отказывал выпустить Шая под залог. Джордж, душка, встретил меня на работе без единого слова; более того, подкинул мне новую и безумно сложную операцию, в которой фигурировали Литва, автоматы Калашникова и несколько забавных парней по фамилии Витаутас. На работу над этим делом при желании уходило по сто часов в неделю — а желание у меня было. В отделе поговаривали, что Снайпер накатал злобную жалобу по поводу моего неуважения к этике, на что Джордж, вынырнув из своеобычного полукоматозного состояния, нагрузил Снайпера на несколько лет вперед кропотливой писаниной, затребовав подробную информацию в трех экземплярах.

Когда я счел, что эмоциональный градус моей семьи немного понизился, я выбрал вечерок и вернулся домой пораньше — часиков в десять вечера. Я сделал бутерброд, запихнув между двумя кусками хлеба все, что нашел в холодильнике, вышел на балкон с сигаретой и стаканом чистого «Джемисона» и позвонил Джеки.

— Господи! — ахнула она. Фоном работал телевизор. Судя по голосу, она крайне удивилась; что еще скрывалось в глубине, я не разобрал.

— Это Фрэнсис, — пояснила она Гэвину, который что-то невнятно пробормотал, и звук телевизора стих — Джеки отошла в сторону. — Господи! Я и не думала… Ну как у тебя дела?

— Потихоньку. Как ты?

— Все нормально. Сам знаешь.

— Как мама?

— Фрэнсис, она не ахти.

— В каком смысле?

— Здорово осунулась и ужасно тихая, прямо сама не своя. Уж лучше бы она раздавала направо и налево.

— А я боялся, ее удар хватит, — неловко пошутил я. — Надо было догадаться, что она не доставит нам такого удовольствия.

Джеки не засмеялась.

— Кармела рассказала, как приехала к ним вчера вечером с Дарреном, а он разбил эту фарфоровую штуку — помнишь, на полке в гостиной, мальчик с цветами? Разбил вдребезги. Даррен перепугался насмерть, а мама молча подмела осколки и выбросила в ведро.

— Со временем она придет в себя. Ма крепкая, ее так просто не сломать.

— Крепкая, но…

— Ага.

В доме Джеки хлопнула дверь, и в телефоне послышался звук ветра, — сестра вышла для секретного разговора.

— Па тоже плох. Он не вставал с постели после того, как…

— К черту. Пусть там и сгниет.

— Да, я понимаю, но дело не в нем. Ма одна не справляется, когда он такой. Я не знаю, что делать. Я приезжаю, если могу, Кармела тоже, но у нее дети и Тревор, а у меня работа. И когда мы там, нам сил не хватает его поднять, чтобы ему не было больно; и ему ужасно не нравится, что мы помогаем ему выбраться из ванны, и вообще. Раньше Шай…

— Всем этим занимался Шай.

— Да.

— Мне приехать, помочь?

— Тебе? — переспросила Джеки. — Ох, нет, Фрэнсис, не надо.

— Притащусь хоть завтра, если скажешь. Я не лез, думал, что от меня будет больше вреда, чем пользы, но если я не прав…

— Нет, что ты, все нормально. Я ничего плохого не имела в виду, просто…

— Да я понял. Я так и думал.

— Я передам, что ты о них спрашивал.

— Хорошо. И если что-то изменится, дай мне знать, ладно?

— Конечно. Спасибо, что предложил.

— А что насчет Холли?

— То есть?