протокол, в котором Бисмарк признал Болгарию сферой российских интересов, а также не возражал против захвата Россией Черноморских проливов. Срок действия соглашения составлял три года. Оно позволяло Бисмарку в значительной степени устранить негативные последствия развала Союза трех императоров, замедлив дрейф России в сторону союза с Францией. Впрочем, «железный канцлер» прекрасно отдавал себе отчет в том, что это соглашение также не пройдет испытания серьезным кризисом. Его старший сын говорил, что основная задача договора — удерживать русских от войны на пару месяцев дольше, чем было бы без нег[743].

И современники, и исследователи достаточно много спорили о том, в какой степени Договор перестраховки противоречил австро-германскому союзу. Критики «железного канцлера» нередко высказывали мнение, что он, оказавшись в сложной ситуации, связал Германию противоречивыми обязательствами, совершив предательство по отношению к Вене. Однако в реальности ни Петербург, ни Вена не получили карт-бланш на развязывание конфликта; система союзов Бисмарка была рассчитана не на то, чтобы занять чью-то сторону в случае начала войны, а на то, чтобы не допустить войны в принципе. Могло ли это стремление увенчаться успехом в долгосрочной перспективе, сказать сложно. В любом случае лучших альтернатив в тот момент не было. «Провод в Петербург» позволял, помимо всего прочего, сохранять свободу рук в отношении Вены и не становиться заложниками австро-германского союза. «Надежность наших отношений с австро-венгерским государством, — заявлял Бисмарк в 1888 году, — зависит по большей части от возможности в том случае, если Австрия преподнесет нам неприятные сюрпризы, договориться с Россией»[744].

Кроме того, если мир все же окажется нарушен, существовавшая система союзов позволяла столкнуть Россию с Англией, Австро-Венгрией и Италией на Балканах, предоставив Германии свободу рук в отношении Франции. Такая возможность тоже рассматривалась Бисмарком, после 1885 года убежденным в том, что вооруженный конфликт с Парижем в высшей степени вероятен. «Для нас станет необходимостью в случае русско-австрийской войны атаковать Францию, так, чтобы одновременно с восточной войной, в которой Австрия, Италия, вероятно Англия и балканские государства вместе выступят против России, можно было провести германо-французскую войну» — в таком виде записал мысли Бисмарка в октябре 1887 года один из его ближайших помощников[745].

К этому моменту сближение Петербурга и Парижа уже начало набирать обороты. Пытаясь предотвратить это, Бисмарк совершил в конце 1887 года весьма серьезный промах, решив воздействовать на Россию с помощью финансового рычага. 10 ноября Имперский банк перестал принимать российские ценные бумаги в качестве залога. Их курс тут же значительно упал. Поскольку Берлин являлся на тот момент главным финансовым рынком для России, удар получился весьма сильным. Однако вместо ожидаемого эффекта последовал прямо противоположный: русские ценные бумаги переместились в Париж, дополнительно ускорив сближение двух стран.

Эта и подобные ей ситуации позволяли впоследствии некоторым биографам «железного канцлера» обвинять его в том, что он не понимал природы современных международных отношений и недооценивал роль экономики. На деле Бисмарк учитывал экономический фактор в своих расчетах и нередко использовал его в качестве инструмента. К примеру, во многом благодаря его усилиям в 1884 году России удалось разместить важный заем на немецком финансовом рынке. Однако в данном случае Бисмарк исходил из национальных стереотипов: русские, считал он, понимают только грубую силу и жесткое давление, а любезность лишь делает их более заносчивыми и агрессивными[746].

Здесь перед нами встает еще один любопытный вопрос: в какой степени «железный канцлер» действительно являлся образцом рационального политика, а в какой действовал исходя из своих эмоций, предрассудков и предубеждений? Еще современники отмечали, что Бисмарк — человек настроения, и его позиция в конкретном вопросе может сильно зависеть от его самочувствия. На самом деле ответ достаточно прост: представление об успешных политиках как абсолютно рациональных игроках, своеобразных живых компьютерах, принимающих решение на основании объективных данных, в принципе не соответствует действительности. Любой человек по природе своей субъективен, каждый из нас обладает своей собственной системой представлений об окружающем мире, через призму которой воспринимает информацию и анализирует варианты решений. Бисмарк, разумеется, не являлся исключением. Его политика в отношении других стран во многом основывалась на представлениях, сложившихся об их народах: русские обидчивы, коварны и переменчивы, французы легкомысленны и эмоциональны… То же самое касается и внутренних дел. Немцы, по словам Бисмарка, от природы склонны к непокорности и индивидуализму; сопротивление правительству для них своего рода спорт[747], а в беседе трех немцев обязательно будут представлены четыре мнения[748]. Можно вспомнить и постоянно расходившееся с реальностью, но упорно лелеемое «железным канцлером» представление о простом народе как о массе богобоязненных монархистов, на основании которого Бисмарк принимал многие свои решения. В своей субъективности он ничем не отличался от других людей.

В конце 1887 Года Бисмарку пришлось выдержать очередное сражение с военными. Значительная часть вины за это лежала на самом «железном канцлере», который попросту не поставил Генеральный штаб в известность о заключении Договора перестраховки. В итоге Мольтке подготовил меморандум «Развитие вооруженных сил России с особым вниманием к текущему 1887 году», в котором доказывал, что восточный сосед готовится к скорой войне. Следовательно, необходимо как можно быстрее нанести упреждающий удар — возможно, уже этой зимой. Ознакомившийся с документом, Бисмарк заявил, что считает «выводы графа Мольтке преждевременными»[749]. В ответ фельдмаршал написал канцлеру письмо с доказательствами своей правоты. Одновременно он начал переговоры с австрийскими военными по поводу превентивной войны с Россией, уведомив о них монарха и ведомство иностранных дел. Бисмарк, во-первых, категорически отрицательно относился к идее превентивной войны, называя ее «самоубийством из страха смерти»[750]. Во-вторых, он резко протестовал против подобного вмешательства в сферу его компетенции. Генерал-фельдмаршал был в итоге вынужден уступить. «Здесь все за войну, — писал в эти месяцы Гольштейн, — за почти единственным исключением Его Светлости, который предпринимает исключительные усилия для того, чтобы сохранить мир»[751].

К началу 1888 года острый внешнеполитический кризис был преодолен. Однако он показал всю хрупкость построенной Бисмарком системы соглашений. В Германии многие уже не сомневались, что Франция и Россия являются союзницами. «Я убежден в наличии твердых договоренностей между Буланже и высокопоставленными русскими», — писал Вальдерзее в начале 1887 года[752]. Швейниц в своем дневнике отмечал растущие антигерманские настроения в России и также делал неутешительные прогнозы. Бисмарку очень повезло, что Петербург заключил формальный союз с Парижем уже после его выхода в отставку.

Созданная «железным канцлером» система союзов нуждалась во все новых и новых подпорках, каждая из которых была все менее прочной и надежной. Тем не менее нельзя