– А вот у меня сейчас кто-то получит за «гламурную»!..

– Все, молчу-молчу. Никакая ты не гламурная, а выдающаяся, и только.

– Так это охранник ее, что ли?

– О, ну наконец-то! Подвисший процессор господина Лямина запущен в работу путем перезагрузки. Как говорится, для выхода в меню нажмите Reset.

– Все, Паш, поехали, – отсмеявшись, скомандовала Полина. – Все подробности расскажу по дороге.

– А как же я? – встрепенулся Иван. – Я тоже с вами.

– А ты, брат Лямка, сейчас отправишься на Лиговку, по дороге зарулишь в гастроном, купишь три кило картошки и каких-нибудь сосисок – не самых суперских, но и чтоб не совсем бумажных, – распорядился Козырев. – Короче, ты сегодня дежурный по кухне.

– Пользуешься моим статусом временного мигранта-нелегала?

– Естественно. В конце концов, когда еще представится такая возможность? В смысле, побывать в шкуре эксплуататора?…

Под бдительным оком серебристого «Тахо» Козырев и Полина двинулись в направлении Военно-медицинской академии. До которой на такой шикарной тачке, да при попутном ветре, теоретически всей езды минут пять, не больше. Правда, с поправкой на вечерние пробки время добегания на Литейном обычно растягивается в разы. Так оно случилось и на этот раз. В результате за двадцать минут черепашьего хода Ольховская успела довольно подробно пересказать Паше стенограмму утреннего допроса с пристрастием. Впрочем, никакого особого «пристрастия» не понадобилось – доставленному в больничную палату под белы рученьки компьютерщику Олейнику достаточно было лишь посмотреть в глаза Санычу, чтобы осознать – всё, это провал… Прекрасно понимая, что всемогущему шефу ладонинской безопасности не составит особого труда сделать из него и унитаза совместное предприятие, Николай тут же принялся давать признательные показания. Из поведанной им дрожащим, с легким присвистом голосом саги следовало, что наезд на Ладонина инспирирован сотрудниками ФСБ. По крайней мере, представившийся Иван Иванычем вербовщик Олейника выступал от имени этой славной организации. И именно ему незадачливый «славянский фундаменталист» последние несколько месяцев педантично сливал текущую и инсайдерскую информацию по деятельности «Российского слитка». Включая номер рейса и время прилета самолета, на котором Саныч и адвокат возвращались из Архангельска. Последнее, кстати сказать, тянуло на гораздо более серьезный, нежели кража коммерческой тайны, состав преступления. Из полученного накануне заключения автотехнической экспертизы по разбившейся «Ауди» однозначно следовало, что рулевая тяга автомобиля была подпилена. Так что Олейника вполне можно было передавать органам как человека, подозреваемого в соучастии в подготовке убийства.

Вот только особого смысла в том, чтобы сдать подлого шпиёна властям, как ни крути, не прочитывалось. Если предположить, что авария действительно была спланирована эфэсбэшниками, то Олейник при любых раскладах не жилец. И в этом случае его не сдавать, а напротив – прятать надо. И не как соучастника, а как живого свидетеля, показания которого предусмотрительно зафиксированы на камеру. Если же все это не более чем искусная игра-разводка и спецслужбы здесь ни при чем, то сначала хотелось бы понять: что за игрушка такая, и чья рука в ней кубики метает? Посему Саныч принял решение приберечь Олейника в качестве козырной шестерки, которую до поры до времени следовало убрать в потайной карман. Таковой имелся на специально приспособленном для подобных целей заброшенном хуторе километрах в сорока от города, куда компьютерщика тайно и перебросили, официально оформив ему двухнедельный отпуск по горящей египетской путевке. Для пущей убедительности на паспорт Олейника приобрели авиабилет до Хургады, после чего было устроено трогательное телефонное прощание с мамой. Вусмерть напуганный Олейник не без волнения, но все же справился с сочиненным для него текстом. В итоге мама пожелала Коленьке приятного отдыха и ровного загара и так и осталась пребывать в полном неведении относительно того, что с этой минуты ее сын «не такой, как был вчера».

Слушая рассказ Полины, Козырев мрачнел все больше. Показания Олейника совершенно не бились с той историей, которую ему нынче поведал Леха Серпухов. Да и вообще они вносили серьезный дисбаланс в первоначальную версию, которая до сих пор казалась Паше безупречно логичной, а потому единственно правильной… Короче, прежние построения в буквальном смысле рушились ко всем чертям. Даже железобетонная конструкция, казалось бы, несомненной прямой связи Олейника с «дарителем», и та дала трещину. Со слов Николая, идея со временным отключением электроэнергии в офисном здании не являлась его самодеятельным ноу-хау, а принадлежала загадочному Иван Иванычу. Именно он предупредил Олейника, что в назначенные день и час «X» ему на мобильник позвонит некто и подаст условный сигнал, после которого тот должен будет спуститься этажом ниже и дернуть рубильник. В роковой понедельник Николаю действительно позвонили с закрытого номера. Текст состоял всего из двух слов: «Три минуты», отсчитав которые, Олейник обесточил помещение на заранее оговоренные пятнадцать секунд. На этом – всё. Иных контактов с Линчевским-Дортюком у него не было. Он даже этих фамилий никогда не слышал. Учитывая подробные показания по всем остальным моментам, вплоть до составления словесного портрета «вербовщика», не верить Олейнику в этом конкретном эпизоде оснований не было. Поэтому Козырев решил пока не светить перед ребятами полученную от Серпухова информацию, дабы попытаться разобраться во всем самостоятельно. На худой конец, в дальнейшем можно будет подключить к теме Смолова и Катю, но уж никак не Саныча. Который, по мнению Козырева, хоть и большой профессионал в деле выбивания показаний, но уж никак не в вопросах ОРД. Да и работать с ним в одной связке не шибко хотелось. Вон, того же Олейника они, грубо говоря, банально похитили. А вскорости, нельзя исключать, могут и вообще того… грохнуть. С них станется. Можно, конечно, понять и Саныча: око за око, зуб за зуб и все такое прочее. Однако подставляться под чисто уголовные дела за чужие глаза и зубы Паше совсем не климатило.

Кстати, о Саныче: Полина наконец поведала, зачем ему вдруг срочно понадобился депутат Госдумы. Озаботившись появлением на свет божий официального депутатского запроса в отношении Ладонина и попыткой тиражирования сего сочинения в местных СМИ, Саныч попытался связаться со своим старым знакомым – думским сидельцем Карзоевым, представляющим в Охотном Ряду братский ингушский народ. Дабы тот попытался разузнать, откуда ветер дует. Однако сохранившаяся с былой, полукриминальной жизни дурацкая привычка Карзоева с периодичностью раз в квартал менять не только все свои номера телефонов, но и адреса проживания, существенно затруднила возможность оперативного on-line доступа к наделенному законодательной властью телу. Тогда Саныч решил прибегнуть к более приземленному дедовскому способу: на мини-кассету он надиктовал небольшой, но густо насыщенный фактурой монолог (подготовить бумажную версию в силу своей временной неподвижности он был просто не в состоянии) и попросил Полину подобрать кандидатуру на роль эмиссара в столицу. Но теперь, когда выяснилось, что у Козырева имеется столь полезное знакомство в лице депутата Воронова и что это самое знакомство уже завтра, вероятнее всего, пересечется с Карзоевым на политсовете думской фракции «Единой России», представлялось самым оптимальным вариантом передать эту кассету вместе с ним. Тем более что Паша в самых лестных тонах отзывался о Воронове как о «глубоко порядочном и вполне нормальном дядьке».