Лезвие бритвы ползёт по телу ядовитой гадюкой, от груди к низу живота, выводя по пути какие-то замысловатые узоры. Металл холодит кожу, заставляет покрываться мурашками, дёргаться и выгибаться в попытке избежать соприкосновения – напрасно.

…«мне следовало бы самому оборвать твою дорогу, но тебе уже предназначен другой, куда более остроумный финал»… Так это и есть финал, о котором говорил Донн? Я должна была умереть по вине влюблённого в меня сида, но Коул стёр это будущее, – и тогда на меня положил глаз серийный убийца.

Из всех лавок камней в Харлере я выбрала ту, где работал Ликорис.

Наверное, с точки зрения богов это действительно остроумно.

– Мы с малышом Питером и правда никогда не верили в богов так, как после встречи с тобой, – говорит он, будто прочитав мои мысли. Впрочем, мои чувства он точно читал – и наверняка мысли хоть как-то отражались в них. – Разве это может быть случайностью: чтобы в нашу лавку просто так забрела идеальная жертва, ищущая Ликориса? А ведь прошло всего два месяца после охоты, но я увидел тебя, ощутил твоё отчаяние, твою боль… боги, она была сладкой, как мёд. И я погнал малыша Питера за тобой, и заставил проследить до отеля и угнать мобиль, когда увидел, что ты можешь ускользнуть… Это было неосторожно, но я ничего не мог с собой поделать. Эта охота… она вышла не такой, как все. Прекрасней, чем все предыдущие. Подначивать вас искать Ликориса, а потом действительно искать Ликориса, искать самого себя… это было так весело. Танец на грани, риск, азарт… Я никогда ещё не чувствовал себя настолько живым. – Он склоняется ближе ко мне. – И ведь мы с малышом Питером облегчали ваши муки. Абигейл, ты, все вы… вы были несчастны. У одной отчим-насильник, у тебя умирала мать, другую только что бросил парень, у четвёртой недавно погибла сестра… Все по тем или иным причинам – одни, наедине со своими проблемами. И тут появлялись мы. А вы либо не могли, либо не стремились рассказать о нас родным и друзьям. Соглашались встречаться вне дома, оставляя нам лишь пудрить мозги случайным свидетелям…

– Питер, поговори со мной, пожалуйста, – хриплю я. – Позволь нам с ним поговорить в последний раз, прошу!

Я пытаюсь хрипеть, но из заткнутого рта рвётся только мычание.

Впрочем, Ликорис снова удивительным образом понимает, что я имею в виду.

– Если думаешь, что он отпустит тебя, то зря. – Ликорис отнимает бритву от моей кожи. Опустив руку, склоняет голову так, что его губы почти касаются уха; так, что его дыхание обжигает кожу. – Я сильнее его. Всегда был. Я всегда вышвыриваю его в чулан раньше, чем он успеет сделать что-то непоправимое. Хочешь, проверим?

Я поворачиваю голову – наши лица почти соприкасаются – и вижу мятные глаза мальчика с фотографии двадцатилетней давности.

– Прости меня. Прости, что пошёл за тобой, – его голос срывается в шёпот, когда он откладывает бритву на пол. – Каждый раз я думал: я смогу… Я докажу, что сильнее его, я помогу ей, и только. – Он вытаскивает кляп, но не развязывает, а просто вынимает тряпку у меня изо рта и приспускает на подбородок. – Зачем Рок пришла… Я так надеялся, что он позволит тебя отпустить. Напьётся твоей болью от нашего расставания, и ему этого хватит.

– Питер. Это ты, – скулы болят, когда я наконец выговариваю это вслух. – Питер, которого я полюбила. Который любит меня.

Он улыбается – едва заметно.

Во всяком случае, грусть в этой улыбке куда заметнее, чем сама улыбка.

– Это фальшивка, Лайз. Всё – фальшивка. Я – фальшивка. – Он молчит пару секунд, словно пытаясь справиться с горечью слов, осевшей на языке. – Я – лицо-маска, которое он носит, чтобы никто не узнал о нём.

– Нет. Я знаю, настоящее было. Твоя забота обо мне была настоящей. То, как ты смешил меня, было настоящим. Тот Лугнасад. Вчерашнее, – я выговариваю это даже твёрже, чем собиралась: потому что верю, всей душой верю в то, что говорю. – Ты можешь бороться с ним.

– Не могу. Я пытался… когда-то. Признаться лекарю. Сдаться страже. Даже убить себя. Пока не понял, что это бесполезно. Он всегда перехватывал контроль прежде, чем я успевал навредить себе. Ему. Нам обоим. – Его улыбка становится кривой. – Пока я был рядом с тобой, я столько раз думал: вот сейчас я наконец-то умру. Даже пытался бросить вас тогда, на остановке в Карнеле. Сдаться страже. Дать вам уйти. Тебе – уйти. Думал, вот будет забавно, если меня арестуют и узнают правду… Но ты сделала другой выбор. А даже если бы не сделала… – Питер качает головой. – Он не дал бы себя поймать. Ни за что. Он сильнее меня. Он был рождён, чтобы меня защищать. Чтобы я не закончил свои дни в психушке, как отец.

– Нет. Это говорит тебе он, чтобы тебя подчинить. Чтобы управлять тобой. Но это ты должен управлять им. Ты – настоящий, он – маска. Ты – истинный Питер, мальчик, с которым случилось страшное несчастье, но который вырос умным, заботливым, остроумным. Умеющим любить. – Я знаю, что это звучит как лесть, но лести в моём голосе нет ни капли, ведь я снова истово верю в то, что говорю. – Отпусти меня. Ты хочешь этого. Я знаю.

Питер смотрит на меня; алые отблески заката блестят в мятных глазах.

Он не отводит взгляда, даже потянувшись к чему-то на полу.

Когда он поднимает руку с бритвой, я почти вижу в его зрачках эхо того заката, под которым мы танцевали в Лугнасад.

…неужели он всё-таки…

– Я люблю тебя, – говорит Питер – за секунду до того, как я понимаю, что сейчас произойдёт.

Я кричу: «Питер, нет!» одновременно с тем, как он закрывает глаза и молниеносным движением прижимает лезвие к собственному горлу. Кричу, прекрасно понимая, насколько это глупо – желать спасти того, кто хочет тебя убить, – но не могу иначе.

Мой крик гаснет в воздухе, когда сталь замирает в каком-то дюйме от кожи.

Когда Питер, разомкнув веки, обращает на меня торжествующий взгляд, в его глазах снова зеленеет болото.

– Хорошая попытка, миледи, – произносит Ликорис, пока я смиряюсь с мыслью, что это – конец. Теперь уже точно. – Хотя я даже тронут, что ты пыталась его остановить… не дать малышу Питеру умереть. – Он облизывает губы – быстрым омерзительным жестом, напоминающим о ящерицах. – И что дальше ты собиралась…

– Отпусти её.

Звучание знакомого голоса вынуждает моё бешено колотящееся сердце пропустить удар.

Ликорис поворачивает голову.

Эш стоит на пороге. Лицо – белый мрамор, глаза – синяя бездна.

– Ты так и не научился стучаться, мальчик, – негромко говорит Ликорис, поднимаясь с колен.

– Отпусти. Мою. Сестру. Мразь.

В тихом голосе Эша ещё меньше эмоций, чем в его лице, – но мой безоружный маленький брат пугает не меньше, чем серийный убийца с бритвой в руках.

– Не думал, что придётся убивать детей. – Сейчас на лице Ликориса нет ни улыбки, ни предвкушения: лишь какая-то обречённая усталость. – Ничего личного, мальчик… Ты славный, но я не оставляю свидетелей.