Все взгляды устремились на нее. По-прежнему бледная, но сдержанная, она просто спросила:

— Ты готов поклясться в этом перед всеми этими людьми?

— Да! — рявкнул он. — Я только что это сделал! Я доказал свою невиновность! — Понимая, что теперь ему ничего не грозит, он позволил страху выплеснуться через ярость. — Сам Господь только что ее доказал! Сударыня, я понятия не имею, кто вы такая! — с победоносной улыбкой заключил он.

Девушка вздернула подбородок.

— Я — Линор, сестра Виллема из Доля!

1 августа, вечер и ночь

Она стала императрицей еще до захода солнца.

Все произошло с головокружительной быстротой, и хотя все чувствовали, что без Жуглета тут не обошлось, доказать это было невозможно.

Конрад выглядел так, будто получил удар не только в сердце, но и во все остальные жизненно важные органы. В ужасе, не веря собственным глазам, смотрел он на своего старого друга. Расспрашивать Маркуса не имело смысла: бескровное лицо выдавало его вину. Воздев в мольбе руки, в полной готовности принять любую судьбу, он опустился на колени прямо на мокрые камни.

Его приговорили к повешению на следующее утро.

Конрад огласил приговор, но не пожелал смотреть, как улюлюкающая процессия в милю длиной сопровождает осужденного: Маркуса, в одной рубашке, заставили тащить тяжелое седло, чтобы все знали, что он преступник. На него плевали, в него швыряли гнилыми яблоками, выкрикивали всякие мерзости — короче, издевались, кто как мог. Многие при этом понятия не имели, за что он осужден. Унизительная процедура завершилась у западных ворот, где его заперли в камеру городской тюрьмы. Император ничего этого не видел — закрывшись в своей личной молельне кафедрального собора, он рыдал от ярости и горя.

Когда он, бледный от изнеможения, вышел к народу, толпа за стенами собора скандировала, что после всего случившегося он должен жениться на этой красивой и умной девушке. И при этом не откладывая в долгий ящик.

— Почему не прямо сейчас? — выкрикнул кто-то, подозрительно напоминающий Эрика. — Вот церковь, вот священник! Архиепископ! У нас тут даже есть кардинал!

Конрад при виде позеленевшего от злобы брата сразу ожил и объявил, что лучше ничего и придумать нельзя. Он и Линор, оба в состоянии легкого шока, едва отдавая себе отчет в присутствии друг друга, обменялись священными клятвами перед дверью собора. Брак благословили архиепископ Майнца и хмурый кардинал Павел. Затем состоялось небольшое церемониальное шествие: все верхом, под аккомпанемент барабанов и труб, двинулись от собора через рыночную площадь к дворцу архиепископа.

На королевский помост в зале водрузили еще одно кресло, и знатные гости двинулись поздравлять чету, на что ушла добрая часть дня. За все это время у Конрада и Линор едва нашлось время даже взглянуть друг на друга, не то что обменяться хотя бы парой фраз. Когда последние, самые мелкие дворяне — не больше полудюжины — все еще дожидались своей очереди у подножия помоста, внимание всех внезапно привлек непонятный шум. Сначала кто-то громко забарабанил во внешние ворота, дальше которых не допускалась чернь, потом чьи-то сапоги загремели во внутреннем дворе в направлении зала. Мгновенно отреагировав, стражники прыгнули к двери, чтобы не допустить самозванца, кто бы он ни был, однако высокий молодой человек в своей лучшей алой с желтым тунике и наскоро начищенной обуви голыми руками отшвырнул обоих от двери.

Бледный в слабом свете сумерек, в дверном проеме стоял запыхавшийся после быстрой ходьбы Виллем. Увидев Линор, всю в сверкающих драгоценностях, рядом с императором, он издал странный звук недоверия, облегчения и смятения одновременно.

— Значит, это правда, — выдохнул он.

Воцарилась тишина. Взоры всех присутствующих обратились к нему. Никого не замечая, он бегом пересек зал и бросился на колени у помоста.

— Мой господин и повелитель, — продолжал он, обращаясь к сапогам Конрада из дубленой кожи. — Простите меня за сомнения в нравственности этой благородной дамы.

— О, Виллем, ради бога, — нежно произнесла Линор и, соскользнув с помоста, обхватила шею брата руками.

Толпа разразилась восторженными восклицаниями.

А потом в зале рядами расставили столы, и праздничный пир начался. На него ушли все запасы, предназначенные для Ассамблеи на целую неделю: медвежатина, кабаны, журавли, гуси, оленина, молочные поросята, вино темное и светлое, фазаны, запеченные прямо в перьях. Одно блюдо словно появилось из какого-то мифа: этот плод хирургического вдохновения повара выглядел сверху лебедем, а снизу свиньей. Столы ломились от изысканных блюд, приготовленных из продуктов, предназначенных усиливать чувственное влечение, — воробьев, воробьиных яиц и груш. За много лет Конрад привык к мысли, что на свадьбе, как обычно, резать и пробовать для него блюда будет Маркус. Сегодня же эта миссия была возложена на тех, благодаря чьим стараниям свадьба состоялась: на Виллема, Жуглет и Эрика. Никогда ни одному менестрелю не выпадала такая честь. Жуглет даже слегка удивилась.

Когда столы были убраны, а руки вымыты в розовой воде, граф и кардинал оказались рядом, в стороне от танцующих, разряженных, сытых и довольных от выпитого вина гостей. Эти двое наблюдали за весельем равнодушно.

— Здесь пахнет серой, — заметил для затравки Павел.

— Дело сделано, — отвечал Альфонс. — Как говорится, спасайся кто может, что я и делаю.

— Другого такого перебежчика я в жизни не встречал, — с отвращением произнес Павел. — Я-то, по крайней мере, чем могу, служу матери-церкви. Тебя же не интересует ничего, кроме собственных сундуков.

— Просто я честнее тебя, — спокойно ответил Альфонс. — Стараюсь во всем видеть хорошую сторону. Так уж сложилось, что в нынешней ситуации нам обоим выгодно женить Виллема на Имоджин; теперь, по крайней мере, он смахивает на человека, хотя бы отдаленно ее достойного. Ну так давай и займемся этим, племянничек. Церкви ты не послужишь, но свою шкуру спасешь.

— Это еще не конец, — возразил Павел. — Настало время Судьбе проявить милосердие и помешать Линор оказаться в постели мужа до наступления брачной ночи.

Тюрьма находилась внутри западной сторожевой башни. Дежурил в этот вечер мрачный страж, который считал, что по своему рыцарскому происхождению заслуживает более почетной должности. В камере было темно, промозгло и ужасно воняло.

— Я не собирался приходить, — с порога заявил Виллем, пытаясь разглядеть черты полуголого осужденного, прикованного к стене в углу. — И пришел только потому, что сестра умолила меня откликнуться на твою просьбу. То, что тебе придется заплатить за свои дела жизнью, чрезвычайно ее огорчает, пусть даже ты и пытался погубить ее. Вот какова эта милая, добрая, прелестная девушка, с которой ты так коварно обошелся. Ее сердце полно любви и сострадания.