Лидия Жарова добавляет детали к портрету Венедикта Ерофеева периода его очередного студенчества в Орехово-Зуеве: «Мне довелось общаться с Веничкой недолго, но, пожалуй, это одно из ярких впечатлений памяти и души, хотя некоторые даты чуть стёрлись за давностью лет. Он появился в нижних комнатах нашего старенького общежития на Застройной в долгополом тёмном пальто, белых носках и, за неимением приличествующих ботинок, в галошах. Зачислен был в нашу группу на наш родной филфак. Его появление произвело некий фурор, о нём говорили все. Во внешности его было что-то от мятущегося Блока (в его запойный период), от бунтующего Маяковского, от немногословного иронического нигилиста Базарова и бог весть ещё от кого. Весь он был какой-то нездешний — высок ростом, прекрасен ликом, изящен и даже, чёрт возьми, по-свойски респектабелен в своей более чем поношенной одежде, этакий “люмпен-интеллигент”. Как-то в Петербургском драматическом театре он очень и очень напомнил мне Олега Басилашвили в роли Барона (“На дне”). В Веничке были шарм, ум, благородство, очевидное внутреннее наполнение, обаяние молчания, в нём была порода, наконец. Это виделось невооружённым глазом. Никто из наших ребят не мог таким неподражаемым жестом поднести сигарету к лицу — удлинённая кисть руки, длинные пальцы придавали особое очарование его скупой жестикуляции. Никто не был так смел во взаимоотношениях с окружающей нас действительностью»4.

С большим удовольствием Венедикт Ерофеев взял на себя роль капельмейстера девичьего хоровода, образовавшегося вокруг него. Не потому, что он был тщеславен, самонадеян и неумерен в своих чувствах, а по причине до банальности обыкновенной. Он не собирался соблазнять очарованных им девушек. Его вечерние прогулки с ними при луне по аллеям парка и беседы с поцелуйчиками на диване в небольшом угловом вестибюле были невинны. Он не внушал им, что секс — это дорога к любви и духовности. Это сделал другой человек, старше его на восемь лет — индийский религиозный и духовный лидер Чандра Мохан Джайн[273], он же Бхагван Шри Раджниш («тот благословенный, который бог»). Позднее он называл себя Ошо (Растворенный в океане). К тому же надо иметь в виду, что нравы в СССР были тогда пуританскими. До сексуальной революции в его родной стране было ещё очень далеко. В то время она только начиналась в США, набирая силу и размах в американских студенческих городках — кампусах. Тогда у нас мало кто из молодых мужчин и женщин обогащал свою личную жизнь разнообразием любовниц и любовников.

Причина изображать из себя мачо была проста. Венедикт Ерофеев собирался вызвать в понравившейся ему девушке острую ревность, полагая, что это сильное чувство пробудит к нему интерес. Единственной девушкой, которая с первого взгляда запала ему в душу, была Юлия Рунова, на два года моложе его. Она училась на химико-биологическом факультете. Её образ оставался с ним вплоть до его смерти. Это был редкий случай, когда умереть было легче, чем разлюбить.

В «Записных книжках» Венедикта Ерофеева отмечены день 1959 года и место их встречи: «4 дек. — первое столк[новение]. В 20-й [аудитории]»5. В тот день он впервые обратил внимание на неё, а она на него. Флиртом с другими студентками он постоянно её поддразнивал и по своей наивности считал такое поведение посылаемым ей знаком на серьёзные отношения. Может быть, на какую-то другую девушку эта тактика и произвела бы впечатление, но только не на Юлию Рунову с её крепким характером и с трезвым взглядом на жизнь.

Юлия Рунова вспоминает, что первая встреча, когда они только взглянули друг на друга, произошла на полтора месяца раньше: «Та осень 1959 года была необычайно тёплой для октября. Я училась на третьем курсе ОЗПИ. Здание института находилось на другом конце города, и студенты, живущие в общежитии, каждый день преодолевали 40-минутный путь до учебного корпуса и обратно. Рядом с шоссейной дорогой, идущей к мосту через речку Клязьму, пробегает, закутанная в кустарник, узенькая тропинка. По ней обычно никто и не ходит — ну разве что такие придурки, как мы с Ерофеевым. В тот вечер я шла вприпрыжку, по дороге собирая то ли засохшие цветы, то ли опавшие листья. Неожиданно свет померк, и передо мной выросла необъятная фигура человека. Как вкопанная останавливаюсь, и первое, что я вижу, — серые спортивные тапочки, надетые на босу ногу. Медленно поднимаю голову в поисках лица... и никак не могу его увидеть. Не знаю, почему я засмеялась. А он сделал шаг в сторону и пропустил меня дальше...»6

Как я только что отметил, 4 декабря 1959 года состоялось их непосредственное знакомство и продолжилось вечером в комнате № 22, где проживала Юлия Рунова. Он был приглашён к ней кем-то из общих знакомых. Их первая встреча продлилась за полночь и сопровождалась долгим разговором. Впоследствии они отмечали этот день как важное событие их жизни.

Венедикт Ерофеев после знакомства с Юлией Руновой шёл по её следу, как охотничья собака. А точнее сказать, фиксировал как тайный соглядатай каждое её передвижение в пространстве. Как говорят в спецслужбах, взял её в «разработку», установив наружное наблюдение. Ему было важно знать, с кем она встречается и чем занимается:

«5 дек. — толки. Вижу. Потупила глаза. Прохожу мимо с подсвистом;

7 дек. — вижу: у комендантши меняет бельё. Исподтишка смотрит. (Засекла, значит, его непритворную к ней симпатию. — А. С.);

8 дек. — в какой-то белой штуке с хохлацким вышитым воротником. С Сапачёвым. (Надо полагать, Венедикт Ерофеев решил, что Юлия Рунова наконец-то поняла, что она ему не безразлична, и тут же принарядилась. — А. С.);

9 дек. — вижу. Промелькнула в 10-ю комн[ату];

10 дек. — сталкивались по пути из буфета. В той же малороссийской кофте;

11 дек. — Р[унова] в составе студкомиссий;

12 дек. — у нас с Аболенским сидит два часа. С какими-то глупыми салфетками;

13 дек. — вижу, прогуливаясь с пьяной А. Захаровой;

14 дек. — обозреваю с подоконника, в составе комиссии;

15 дек. — в глупом спортивном костюме. Вероятно, на каток. Вечером с Красовским проявляем её портрет;

16 дек. — не вижу;

17 дек. — вижу, прогуливаясь с Коргиным по 2-му этажу;

18 дек. — не вижу;

19 дек. — Р[унова] с Тимофеевой у нас в комнате. Пьяно с ней дебатирую;

20 дек. — с дивана 2-го этажа созерцаю её хождения;

21 дек. — вижу её с А. Захаровой, студобход. Подклеила Евангелие;

22 дек. — вызывает Л. Сапачёва;

23 дек. — вижу дважды. В пальто, с Красовским. И столк[новение] на лестнице;

24 дек. — не вижу;

25 дек. — с Красовским на лыжах едут за ёлкой, я отказываюсь. Встречаю их по возвращении. В 22-ю. Неужели забыли? Вечером обозреваю её внизу, сидя с Окуневой;

26 дек. — Серж и Лев у них в комнате. Встречи. Послание к Синичен[ко]. Р[унова]: “А мне записок нет?”;

27 дек. — обозреваю Р[унову] и Ко, сидя в вестибюле 2-го этажа. Подходит Р[унова] и просит убрать от них постылого Коргина. Отказываюсь. Встаю и иду к Ок[уневой];