– Ладно, ладно, просто будьте внимательны, хорошо? Если увидите что-нибудь похожее, дайте мне знать.

– Я могу оставить бутылку у себя?

– Вещественная улика. Сожалею.

– Хотела бы я запомнить эту этикетку. Я бы срисовала, да, боюсь, не получится – слишком уж странная.

Рисунок, о котором говорила Олив, было бы почти невозможно описать или воспроизвести. Хитрая этикетка – мечта любого бутлегера. Выглядела она так:

Гриффину пора было идти. Он сунул бутылку в сумку и протянул руку. Олив долго не разрывала рукопожатие и наконец спросила, можно ли его обнять. Гриффин кивнул. Она на мгновение обвила его руками, он легонько чмокнул ее в щеку.

Однако долг есть долг. Джек Гриффин поднял воротник и под дождем зашагал прочь. Олив смотрела на него из-под зонта. Хотя он ни разу не обернулся, она держала руку поднятой, готовая замахать, пока не потеряла его из виду.

Через неделю Картер въехал на «пирсе-эрроу» в ворота Арбор-виллы. Ушибы и растяжения еще не совсем прошли, поэтому «ВМ V» пришлось оставить в гараже. Картер медленно проковылял к дому – даже медленнее, чем позволяли увечья, поскольку сам не верил, что решился сюда приехать.

Бура сидел на улице, в своем обычном кресле, и читал. Рядом на столике стоял графин с лимонадом.

– Привет, Чарли, – сказал он, – Как фокусы?

Картер не ответил, только вынул книгу у Буры из рук, закрыл и бросил на траву.

Бура глубоко вздохнул.

– Мне очень жаль. Честное слово.

– Двадцать лет назад я вроде бы слышал, что Бог велел вам стать хорошим. Кто мне это сказал?

– Виноват. – Бура поднял руку. – Я не буду просить о прощении, поскольку не в вашей власти его даровать.

– Я не хочу ни за что вас прощать. Я хочу получить назад чертежи телевидения.

Бура обмахнулся шляпой.

– Вы не скажете, каким образом узнали, что они у меня?

– Я не играю.

Бура смотрел в какую-то неведомую точку за деревьями.

– Думаю, вы следили за Холлизом. И у вас есть друзья в банковской сфере. Вы узнали, что он зарабатывает вдвое больше остальных. Черт, я и не думал, что эти платежи можно проследить. Вы знаете каких-то очень ушлых ребят, Чарли.

– Отдайте чертежи.

– Холлиз – малый не промах.

– Они усыпили меня хлороформом и бросили в залив, Бура.

– Меня постоянно гложет, что вышло именно так. Я сказал: всё подозрительное, как-нибудь связанное с Гардингом, тащи прямиком ко мне. А оно вон как обернулось. Я не предполагал, что вы окажетесь крайним.

– Крайним? Гардинг отдал чертежи мне, а не вам.

– Повторяю, Чарли, это меня гложет. Но такое дело просто нельзя упустить. Одно правильное вложение – и я выплыву. Вам меня не понять.

Картер промолчал – он просто смотрел на Буру с плохо скрываемой яростью. Старик отвел глаза.

– Ладненько. Я буду считать это сделкой. – Бура скрестил руки на груди. – Ничего больше не остается.

– Сделкой?

– Ага.

Картер сказал:

– Я, разумеется, не финансовый гений, но разве при сделке мне не причитается что-то помимо удара по голове, маски с хлороформом и всего прочего?

– Разумеется, – совершенно спокойно отвечал Бура. – Полагаю, это будет хорошая сделка. Вы передали мне телевидение, а взамен получите от меня то, что понравится вам еще больше.

Картер оглянулся через плечо, словно выискивая глазами вещь, которую обещает Бура.

– И?

– И вы это получите.

– Простите, это что, метафора? Вы передадите мне способность обанкротиться в ближайшие несколько сезонов?

– Нет…

– Чистую совесть? Крепкое здоровье? Остановите меня, если мои слова кажутся вам резкими.

– Чарли, это нечто вполне ощутимое. Поверьте.

Картер сунул руки в карманы и выпрямился во весь рост.

– В какой-то момент жизненного пути вы стали сволочью.

Через неделю после этого печального разговора Пем Фарнсуорт выписали из больницы. У нее еще оставался легкий тремор, но врачи обещали, что это пройдет – надо только побольше лежать. Домой ее отправили в специальном вагоне. За поезд и за больницу заплатили в складчину несколько человек, присутствовавших на демонстрации телевидения. Услышав об этом, Фило поначалу воспрянул духом, но тут же снова сник, узнав, что те же люди оплатили ему обратный билет во втором классе.

Неудачная демонстрация не попала на первые страницы газет, хотя в местных изданиях ее и упомянули в разделе «Происшествия». Все сошлись на том, что талантливый недоучка вздумал играть с силами, которыми не умел толком управлять. Цитировали доктора Толбота из «Американской радиовещательной корпорации»: «Когда этот молокосос выучит начатки физики, с ним можно будет разговаривать». Телевидение оказалось очередной безумной идеей.

На поезд в центре Сан-Франциско Фило проводили два лейтенанта из Пресидио и человек в мягкой фетровой шляпе, который за всё время не обронил ни слова. За последние недели Фило таких навидался: этому человеку надлежало проследить, чтобы юный изобретатель не выкинул какую-нибудь глупость.

Беспокойство было излишним. Когда поезд тронулся, Фило сидел совершенно неподвижно, один в купе, и, не отрываясь, смотрел на свое канотье. Он изучал плетение: так посмотришь – зигзаги, так – стрелки, направленные в правую и левую стороны. Поглядел в окно, увидел копоть и грязь, поэтому снова опустил глаза.

В Сакраменто в купе вошел человек исключительно непримечательной внешности. Низко надвинутое канотье и черные очки почти полностью скрывали лицо. Поскольку кроме них двоих в купе никого не было, Фило мрачно расхохотался.

– Да?

– Напрасно беспокоитесь. – Фило не говорил несколько часов, и голос прозвучал хрипло. – Я еду домой. – Попутчик не ответил, и Фило добавил: – Я знаю, вы один из них, следите за мной.

Внезапно он испугался, что снова сел в лужу – выставил себя дураком перед случайным человеком.

Однако тот сказал:

– Надеюсь, вы не против, что я за вами слежу.

– Если честно, сэр, против. – Фило понял, что не ошибся, и тут же вновь ощутил горечь унижения.

– Ясно. Давайте поговорим до Оберна. Это меньше часа. Может быть, мы друг друга поймем.

– Я и без того всё понял. Я не буду больше возиться с телевидением. Всё позади. Последние две недели… – Его нижняя губа задрожала, он опустил глаза. – Последние две недели были для меня одной сплошной мукой. Вы не представляете, что это такое.