начеку, и у крепости есть слухи[70]. А Шеин — опытный воевода. Он разумно организовал оборону: у него каждый отряд отвечает за свою башню и стену, все защитники повязаны поручными…[71]

— Пан Станислав! — резко оборвал его Сигизмунд. — Я постоянно слышу: Шеин, Шеин и снова Шеин! Вы что, думаете за него?! Ни о каком отходе не может быть и речи!

А он не отступал, хотя и клял себя, что начал вот так, без подготовки. Он всё ещё надеялся склонить короля к своему плану: идти на Москву, где есть союзники в Тушино, а также среди тех бояр, что стоят за Димитрия…

Это окончательно взорвало Сигизмунда, и он накричал на него в присутствии Якова Потоцкого. Тот, личность серая, не скрывая злорадства, стоял тут же, видел унижение его, своего недруга, вечного соперника.

— Пан Станислав, не говорите мне больше об этом самозванце! Я слышать о нём ничего не хочу! Хватит с меня и одного! — поползли вверх у короля брови, обнажая большие круглые глаза и его странный взгляд, как будто он был напуган чем-то. Замкнутый, уязвимый и напряжённый, он был лишён ярких привычек и пристрастий и редко выходил из себя вот так, как сейчас…

Жолкевский прислушался к бодрому монотонному говору рыцарей и к Дуниковскому, басившему за всех по-деловому:

— Пан гетман и вы, Панове полковники! Модзелевскому нет, и не может быть прощения! Он опозорил честь гусара! И только кровь смоет грязь со знамени нашего полка!..

Полковник выговорился, сел, отер платком вспотевший лоб, опёрся о тяжёлую турецкую саблю, чтобы скрыть неуверенность, понимая, что вынес смертный приговор своему же ротмистру.

Страстная речь Дуниковского оказала на рыцарей своё воздействие. Стало ясно: судьба нагрешившего ротмистра уже никого не интересует.

— Я же говорил тебе: найди того татарина, — тихо сказал Жолкевский ротмистру, — Теперь пеняй на себя.

Ему, в общем-то, было всё равно, что будет с ротмистром. Но заниматься этим мелким делом тем не менее приходится. С другой же стороны, эта история с ротмистром сейчас была кстати. На нём можно будет показать пример исполнения дисциплинарного наказания и тем отвлечь, хотя бы на время, недовольство в войске от неудач первых месяцев войны.

— Увести! — приказал он страже.

Ротмистра увели. Войсковая старшина совещалась недолго. Приговор её был единодушным: в защиту ротмистра никто не подал голоса.

На следующий день в стане коронного гетмана на плацу огромным каре застыли роты гусар и пехотинцев, а посреди него взметнулся вверх помост, срубленный ночью. И тут же рядом стоял палач.

На ветреном плацу всем холодно. Метёт, пронизывает до костей позёмка. Размеренно грохочет барабанов дробь: взбивает дрожь в груди, в коленках…

Привели Модзелевского. Он, бледный, но спокойный, так до сих пор ещё не осознал, что это с ним всё происходит, из-за него построили как на параде войско. Увидев же палача, он пошатнулся, встал, упёрся: вот только тут ему отказали ноги.

Подручные палача схватили его за руки и силой затащили на помост.

Дуниковский громко зачитал приказ войсковой старшины.

Модзелевского толкнули к чурбаку.

Загремела барабанная дробь, поднимая всё выше и выше… Палач примерился, взмахнул по-деловому топором — глухой стук качнул ряды гусар… И на мгновение замер весь плац.

Глава 15

ПОСОЛЬСТВО СИГИЗМУНДА

Всё тот же 1609 год. Стоял морозный декабрьский денёк. Со дня казни бедного ротмистра Модзелевского под Смоленском прошло полторы недели. Вот только что, вчера, минул день Николы зимнего[72]. В Тушинском городке под Москвой царило необычное оживление, какое бывает разве что накануне светлого праздника. Однако внимательный взгляд сразу уловил бы за всем этим настороженное ожидание, с сутолокой и поспешностью приготовлений, обычными перед визитом непрошеных гостей.

На низкое крыльцо крестьянской избы в центре стана вышел бравый подтянутый полковник, наш старый знакомый, Александр Зборовский. Он небрежно поправил на голове высокую меховую шапку с изящным пером, молодцевато сбежал с крыльца и подошёл к жеребцу, которого держали под уздцы два дюжих конюха.

Серый черкесец игриво заплясал на месте и сунулся к нему.

Зборовский улыбнулся и ласково похлопал его по морде.

Жеребец оскалился, тряхнул сбруей, резко мотнул головой и легонько куснул его.

— Но-но, не балуй! — спокойно оттолкнул он его. С утра у него было прекрасное настроение, и его не мог омрачить даже вот этот неожиданный визит посольства короля.

Стукнула дверь соседней избы, и на крыльце показался князь Роман, опираясь рукой о трость. Выглядел он неважно. В глазах сквозили усталость и тоска, а тонкий чувственный рот непроизвольно подёргивала судорога. Уже месяц его мучил недуг: давало себя знать старое ранение, как раз сейчас, не ко времени скрутило его.

Увидев гетмана, Зборовский быстро подошёл к нему.

— Поезжай вперёд, Александр, — сказал князь Роман. — Встречай послов да покажи им наших!

— Добре, пан гетман! — откликнулся Зборовский и показал головой на выстроившихся гусар: «Смотри!»

Рожинский оглядел роту гусар и недовольно поморщился от раздражающей ряби в глазах из-за разномастных лошадей, красных и белых плащей, под которыми блестели латы и юшманы[73]. Во все стороны у гусар торчали ружья и пистолеты. Ну точно — рота смахивала на казачий табор. Унылый вид… Вот разве что у все, как на подбор имелись палаши, да ещё строй щетинился отменно копьями.

— Ладно, трогайте, — промолвил он и направился к саням, что стояли наготове подле крыльца.

Челядинцы осторожно усадили его на бархатную попону, завозились вокруг саней, укрывая ему шубой ноги. И эта их возня обозлила его.

Неудачи последних месяцев, а теперь ещё и это посольство, поколебали у него уверенность в собственных силах, в успехе всего дела Димитрия. От этого он стал мнительным и вспыльчивым.

— Будет, будет! — прикрикнул он на них и сердито замахнулся тростью: «Пошли вон, бездельники!»

Челядинцы испуганно отступили от саней и собрались кучкой у избы, виновато поглядывая в его сторону, ожидали, пока он уедет.

Толстый, с тугим откормленным загривком кучер обернулся и вопросительно повёл на него глазами из-под косматых бровей.

— Пошёл! — крикнул Рожинский, с удовольствием ткнул его в бок тростью и удобно отвалился на покатую спинку саней.

Сани развернулись и понеслись к воротам лагеря, туда, где, взяв рысью, мелькнули последние ряды гусар Зборовского. За санями пристроился Станислав Мнишка с полусотней отлично вооружённых гусар в голубых плащах, гусар гетманского полка, которыми Рожинский гордился и постоянно ревниво следил за ними.

* * *

А в это время посольская колонна выползла из леса, растягиваясь и извиваясь, как длинная змея, с трудом пробиваясь по