— Вот еще, — фыркнула я, отвечая сама себе. — А я на что?

И спустя всего пару минут, я увлеклась описанием своих впечатлений, решив после доработать изложение, более походившее на запись в дневнике, до описания исторического события. Поворчав на кисть, не позволявшую писать быстро, я подумала, что надо будет заказать себе перья, а после уже не отвлекалась, с упоением окунувшись в работу. И потому пропустила момент, когда оказалась уже не одна. Только вздрогнула, когда тень упала на почти исписанный свиток.

Подняв голову, я встретилась взглядом с Танияром. Он присел на корточки с другой стороны стола, уместил на него руки и опустил сверху подбородок, а после улыбнулся. Улыбка вышла усталой и невеселой.

— Что делаешь? — спросил меня каан.

— Пишу историю, — улыбнулась я в ответ. После отодвинула свиток и встала со стула. — Иди сюда, — позвала я.

Танияр послушно подошел, я надавила ему на плечи, вынудив сесть на стул, а после устроилась на его коленях. Мой воин обнял меня, и я провела по его щеке ладонью, ощутив жесткую щетину.

— Ты устал, — сказала я. — Это был долгий день.

— Бывали и дольше, — ответил Танияр, после уткнулся лбом мне в висок и сказал: — У меня больше нет брата.

Охнув, я застыла на миг, но затем крепче обняла каана, не зная, что сказать.

— Он жив, — усмехнулся мой воин. Отстранившись, я пристально взглянула на него. — Душа Архама отравлена его матерью. Он даже о женах и дочерях не сказал ни слова, только и твердил, что я должен ее отпустить, что вся ее вина в том, что слишком любит своего сына и старалась для него. Он не видит, насколько эта женщина зла и завистлива, насколько любит себя, и что ее сын только путь для ее власти. А я не могу заставить слепца стать зрячим, если ему нравится быть слепым.

— Когда она завтра выпьет яд, твой брат может попытаться отомстить…

— Она не выпьет яд, — прервал Танияр. — Ее даже не будет в Иртэгене. Архам освободит ее, а потом они сбегут. В этом я уверен. Я приказал ягирам позволить ему это сделать и не останавливать. Пусть уходят.

— Что?! — потрясенно спросила я. — Танияр, это же не разумно! Она будет искать помощи…

— Да, — кивнул каан, — на это я и надеюсь. Так мы узнаем, куда она пойдет, и что будет делать.

Тряхнув головой, я снова воззрилась на него, и каан усмехнулся:

— За ними будут следить. А через несколько дней к Налыку и Елгану отправятся мои люди. Илгизиты долгое время наблюдают за нами, и я решил, что тоже хочу знать, что происходит в других таганах. Тем более между этими двумя каанами. И за Иргусом будут следить. Да и ко всем чужакам присмотрятся. Пришло то время, когда нельзя быть слепыми и глухими. Враг совсем близко, я хочу быть готов к его приходу. Поэтому я убрал совет старейшин, чтобы не лезли под руку и не мешали.

— Что будет с женами Архама?

— Они останутся на старом подворье, — ответил Танияр. — Пусть живут, как жили, пока их муж идет за своей матерью. Если пожелают уйти к родным, я держать не стану. Мы пока останемся в этом доме. Потом, когда жизнь наладится, я построю новое подворье. Согласна?

— Да, — кивнула я. — Мне твой дом нравится, он стал и моим домом. — Танияр ответил ласковой улыбкой и объятья стали крепче. Но у меня оставался один вопрос, который я желала задать прямо сейчас: — Кто такой Хынчен?

Каан снова усмехнулся, но в этот раз криво и даже зло.

— Хынчен… Был такой паршивый рырх. И у него и вправду была покалечена правая рука. — Танияр вдруг хохотнул. — Это же пагчи, я должен был об этом помнить! — я ответила непониманием. — Они хорошие люди, но иногда говорят… странно. Алем не солгал, он сказал правду, только по-своему, как могут сказать пагчи, — Каан хмыкнул: — Нет ногтя, и не вырастит… Конечно, не вырастит! Отец отрубил Хынчену часть пальца за то, что он пытался украсть одно из украшений моей матери, потому мы и не подумали о нем. Наверное, Селек надоумила, потому что у нее зудело от желания прибрать к рукам то, что принадлежало маме. Он не выдал, говорил, что хотел только посмотреть. Думал, что отец простит и отпустит, а отец отрубил ему половину пальца и сказал, что в следующий раз отрубит руку полностью. Хынчен затаил зло. Он был лучшим стрелком, даже мог победить ягира, если состязались. А его без указательного пальца каан оставил. Хотя, как оказалось, особо хуже стрелять он не стал, — мой воин снова усмехнулся.

— Но как они могли сойтись? Ты же говорил, что Сурхэм…

— Он служил на подворье, а Сурхэм не всегда была рядом. А после смерти отца, я Хынчена уже не видел, да и не до него было. Я его и без того особо не замечал, а после и вовсе не вспомнил, что был такой. Зато Селек сгодился. Отомстил каану и ушел.

— Выходит, илгизиты могут быть и не причем, — задумчиво произнесла я, и Танияр пожал плечами:

— Вот и посмотрим, причем или нет.

Он ссадил меня с колен, улыбнулся и вышел. Я присела на край стола и в задумчивости потерла подбородок. История разворачивалась новым ракурсом, и что откроется следующим, я уже не бралась предсказать. До того стройная версия начала трещать. Впрочем, я бы не расстроилась, если бы под боком не оказалось илгизитов. Чем враг дальше, тем он безопасней, а у нового каана и без того будет немало хлопот, которые требуют его пристального внимания.

— Хм… — меня посетила новая мысль, и я произнесла, повысив голос: — А коронация будет?

— Что? — отозвался Танияр.

— Ритуал передачи власти, — пояснила я. — Какое-то торжество, когда ты станешь кааном уже окончательно.

— Я уже каан, — голос его прозвучал ближе. — Отец объявил меня, люди приняли — вот и весь ритуал. Ашити…

Я обернулась и воззрилась на Танияра, стоявшего в дверях. Он перешагнул порог кабинета и приблизился ко мне. Я опустила взор на руку каана и увидела небольшую деревянную чашу, наполненную водой. Снова поглядела на моего воина и встретилась с его пристальным взглядом.

— Я начал вырезать его еще зимой в доме вещей, — произнес Танияр. — Уже знал, кому поднесу. Ашити, ты примешь мой тархам?

Тархам — помолвочная чаша. Каждый мужчина сам вырезает ее и подносит девушке, которую хочет назвать женой. Мама когда-то рассказывала мне и об этом. Если девушка согласна, она принимала тархам и выпивала воду. Если ей нужно было время на раздумье, то брала и отставляла в сторону, не делая даже глотка. Отказом считалось нежелание принимать чашу вовсе, а пролитая на землю вода — оскорбление чуть ли не всего рода.

Я посмотрела на тархам, после опять в глаза в Танияра. Вот он — мужчина, в котором мне нравилось всё: лицо, стать, сила, разум. Я любила его и знала, что любима. Мы понимали друг друга с полуслова, и мы готовы были делиться своими знаниями. Он был воплощением моей мечты…

— Ашити?

— Голова у человека одна, — наконец, сказала я, заглянув каану в глаза. — И сердце тоже одно, Танияр. Хочу, чтобы ты знал, я не приму других жен…