Идеи уже подобрались к баронессе, и та взвыла. Сначала поглотило её ноги, затем – нижнюю часть туловища. Её контуры растеклись, словно акварель, и постепенно начали растворяться. Наконец и искажённое гримасой лицо утонуло в пёстрой зыби.

Тиски на ноге Фурии ослабли, и она освободилась.

– Скорее! – воскликнула петушиная книга. – Скорее!

Фурия выползла из хаоса, поглотившего баронессу, и почти добралась до порога. От опорных стен арки остались лишь два низких пенька.

Она успеет. Должна успеть.

– Фурия! – завопила петушиная книга. – Наверху!

Она посмотрела наверх, но не увидела ничего, кроме пёстрой неразберихи. Быстро сообразив, в чём дело, она упала на живот и поползла дальше, видя, как замерцал переход. Он вспыхнул – и снова погас.

Остатки арки исчезли. Порог растворился.

Пол под ногами Фурии растаял. И она вниз головой нырнула в море красок.

– Фавн что-то долго копается! – крикнула Пандора из кроны дерева. – Слишком долго!

Пип и Пасьянс стояли в одиночестве у тонкой берёзки. Другие экслибры возвратились через ночной парк в резиденцию.

Порыв ветра налетел на кусты и деревья, прошелестел в них и лёгким шёпотом растаял в обломках римских бастионов.

– Не делай ей больно! – крикнул Пип Пандоре. – Она же тебе ничего плохого не сделала!

– Она всего-навсего экслибра, – ответила девочка. – У неё даже нет настоящих чувств.

Пасьянс вскипел, но Пип незаметно притронулся к его руке и покачал головой. Вероятно, Пандора сверху едва ли могла их видеть. Она сидела в ветвях на развилке, наполовину заслонённая стволом, – расплывчатое серое пятно во мраке. Запах горючего от зажигалки всё ещё висел в воздухе, становясь всё слабее. Может, им удастся на время отвлечь Пандору, пока бензин не выветрится и не сможет больше нанести никакого вреда?

– Почему ты так ненавидишь экслибров?! – крикнул мальчик наверх, в крону.

– Вовсе я их не ненавижу, они мне просто безразличны, как камни или ветки, которые отламываешь, особо не задумываясь. – И снова на землю упала веточка. Пандора захихикала. Пасьянс издал яростный крик. – Ну где же этот ваш фавн с телефоном? – спросила она.

– В доме только один мобильник. Кассиопею надо его сначала найти, и, возможно, подзарядить батарею.

– Значит, когда он появится, здесь вряд ли останется что-либо, кроме голого ствола.

Пип в последний раз воззвал к её разуму:

– У тебя нет никаких шансов! Если ты ей что-нибудь сделаешь и попадёшь в руки Пасьянса…

– Я так или иначе её скомкаю, как мерзкую оригами, – проворчал экслибр. – Посмотрим, что тогда сломается.

Пип нервно посматривал в сторону дома. На бесформенном пятне резиденции поблёскивали жёлтыми огнями окна. Свет из них выхватывал силуэты экслибров, очень миниатюрные и сильно удалённые.

– Надеюсь, козлоногому ясно, что я очень спешу? Мне здесь, наверху, становится скучно.

Какое-то время они помолчали, потом Пасьянс сказал:

– Я могу тебе рассказать о Нассандре.

Пип выпучил на него глаза. Вся ярость из голоса конфедерата улетучилась. Теперь он звучал так же нежно, как после полудня, когда Пип оставил его с каллистой наедине.

– Сейчас она для тебя – только дерево, – неспешно начал Пасьянс. – На самом же деле это очаровательная женщина с самым лучезарным взором, какой только можно встретить на отрезке между Темзой и Миссисипи. Она любит животных, приходящих к ней ночью, когда она выпускает корни, иной раз она склоняет к ним свою листву и ласкает их. Она потихоньку напевает мелодии, копируя птиц, сидящих у неё на ветвях. Она привечает даже насекомых, хотя ей ужасно щекотно от их беготни по её коре.

На миг он замолк, словно хотел дать Пандоре возможность для какого-нибудь гадкого замечания. Пип рассчитывал, что она осыплет Пасьянса насмешками в ответ на его открытость. Но девочка на дереве слушала молча.

– Нассандра не умеет говорить человеческим языком, но за неё говорят её глаза. По ним точно можно сказать, о чём она сейчас думает, и это даже понятнее, чем во всеуслышание кричать. Это нежнейшее и терпеливейшее создание, какое только можно себе представить.

По древесной кроне пробежал трепет.

– Ей нужно время, чтобы привыкнуть к людям, и часто она кажется немножко пугливой, но на деле это чрезвычайно смелый шаг с её стороны – перебраться сюда через портал из Леса мёртвых книг. Ведь даже экслибры не хотели её принимать: мол, каллистам для обитания отведён их лес. Но ей это безразлично. Она хотела познакомиться с миром, с другими местами, с другими живыми существами, и её не остановило даже то, что она здесь окажется единственной каллистой.

Я вообще не знаю никого, кто был бы столь отважен, как она. Выпав из моей книги, я думал, что не хочу больше жить без… без всего, что было прежде. Здесь же тысячи пережили то же, что и я, и ни единого дня я не чувствовал себя в одиночестве. Но Нассандра своё одиночество выбрала добровольно, чтобы прийти сюда и днём блуждать по долине. Иной раз посмотришь ей в лицо – и видишь те чудеса, которые она открывает, ведь для неё здесь всё ново и удивительно. Мне хотелось бы хотя бы часок посмотреть на мир её глазами. На всю ту красоту, мимо которой мы ежедневно проходим, не радуясь ей. Нассандра всё это видит и берёт себе на заметку. Когда ты с ней, тебя не покидает ощущение, что ты сам всё увидел и прочувствовал. И тогда ты постигаешь, какое же это счастье – жить на земле. Ни один человек не сделал мне более дорогого подарка.

Пип в изумлении уставился на Пасьянса, хотя в подобных вещах мало что смыслил, но всё же он понял, что это было длинное, сложное и вышедшее из самых глубин сердца объяснение в любви.

Раздались быстрые шаги, словно цоканье копыт горного козла. Фавн вышел из темноты.

Пасьянс включил карманный фонарик. Луч упал на мобильник в косматой лапе Кассиопея.

– Я нашёл его, – сказал запыхавшийся фавн, сверкнув налитыми кровью глазами.

Пасьянс поколебался, после чего отвёл руку фавна вниз.

– Думаю, он больше не понадобится.

Пип в изумлении посмотрел на дерево, откуда по-прежнему не доносилось ни звука. Пасьянс скользнул светом от фонарика вверх, по белому стволу, вплоть до разветвления, где сидела девочка.

В первый миг Пипу почудилось, что Пандоры там больше нет. Но то, что он первоначально принял за берёзовую кору, на самом деле оказалось белым платьицем. Рука Пандоры всё ещё сжимала зажигалку. Ножки болтались справа и слева от развилки. Голову она запрокинула назад и сидела не шевелясь. Из широко раскрытого рта проросла ветка. Свежий берёзовый прутик. Из глаз, ушей и даже из ключиц девчонки торчали молодые побеги. На их концах шелестела молодая листва, а кору покрывали крошечные буковки. Её светлые волосы спутались в ветвях, натянувшись между ними, словно паутина.