Семена и споры он сеял вручную, доставая их из сумок или сосудов, чувствуя себя образом с полотна Ван Гога или из Ветхого Завета – это было странное ощущение власти и беспомощности, действия и подчинения судьбе. Он договорился, чтобы ему привезли большое количество растительного грунта и высыпали на некоторые из его полей, а затем сам распределил его тонким слоем. Добавил червей из университетской фермы в Сабиси. «Черви в бутылке», Койот теперь именно так называл жителей городов. Наблюдая за извивающейся массой влажных скользких тел, Ниргал содрогнулся, а потом выпустил их на новые участки. Иди, червячок, живи себе в земле. Он и сам, когда ходил по утрам после душа, когда светило солнце, чувствовал себя не более чем влажных скользким телом. Разумные черви, вот кем все они были.

За червями должны были последовать кроты и полевки. Далее зайцы-беляки, горностаи, сурки, а там уже, может быть, сюда заглянули бы и снежные барсы, которые бродили по болотам. И лисы. Условия среды были примерно такие, как в Гималаях. Вероятно, любые представители высокогорной флоры и фауны, обитающие на Земле, выжили бы и здесь, равно как и новые, искусственно созданные виды. А учитывая, как много экопоэтов возделывали мелкие участки земли на высоте, то их основная работа сводилась к предварительной подготовке территории, внедрению базовых экосистем, их поддержании и наблюдению за тем, что приносил ветер или что само захаживало или залетало на участки. Эти притоки могли привести к явным проблемам, поэтому он много общался по видеосвязи на тему биологии вторжения и необходимости внедрения управления микроклиматом. Таким образом, важная часть процесса экопоэзиса заключалась в том, чтобы выявить связи определенной местности с более крупными регионами.

Еще сильнее Ниргал заинтересовался вопросами рассеивания следующей весной, в первом ноябре, когда снег растаял и из жидкой грязи на ровных террасах северной стороны бассейна появлялись побеги снежной гейхеры. Он ее не высаживал и даже никогда не слышал, да и не был уверен, что правильно определил ее вид, пока к нему однажды не заехал сосед Йоши, который подтвердил: Heuchera nivalis. Ее принесло ветром, как объяснил Йоши. Она была распространена в кратере Эскалант на севере. Это было не так уж далеко, вот они и прилетели.

Распространение по воздуху, по земле, по воде – на Марсе все это происходило повсеместно. Мхи и бактерии распространялись по земле; гидрофильные растения – по воде, на ледниках, вдоль новых береговых линий; лишайники и многочисленные другие растения разлетались по воздуху, гонимые сильными ветрами. Расселение людей, как заметил однажды Йоши, когда они бродили по бассейну, обсуждая эти процессы, происходило всеми тремя способами: по Европе, Азии и Африке они распространились землей, в Америку и Австралию попали водой, по воздуху добрались на острова Тихого океана (и на Марс). То, что приспособляемые виды применяли все три способа, не было редкостью. А Тирренский массив был выше ветров, но сюда доходили западные ветры и летние пассаты, в результате чего на обоих его склонах выпадали осадки – не более двадцати сантиметров в год, что на Земле сделало бы его пустыней, но здесь, в южном полушарии Марса он считался островом с высоким уровнем осадков. В этом отношении он служил также местом сбора различных организмов, что распространялись по планете.

Итак, высокогорная каменистая местность, занесенная снегом в каждом овраге, оттого все тени здесь казались белыми. Признаки жизни были заметны лишь в бассейнах, где экопоэты помогали своим маленьким собраниям видов. Облака приходили зимой с запада, летом с востока. В южном полушарии сезонные изменения усиливались циклом перигелия-афелия и поэтому были в самом деле ощутимы. Зимы на Тиррене отличались особой суровостью.

Ниргал ходил по бассейну после бури и изучал, что туда принесло стихией. Как правило, это была лишь куча ледяной пыли, но однажды он обнаружил незасеянный бледный пучок синюхи, застрявший в трещине скалы, формой напоминающей буханку хлеба. Затем он выяснил у ботаников, как этот цветок будет взаимодействовать с остальными, что уже росли в бассейне. Десять процентов внедренных в среду видов выживало, из них десять процентов становились вредителями, и это, как объяснил Йоши, в инвазивной биологии называлось правилом «десяти из десяти» и считалось чуть ли не важнейшим правилом в своей дисциплине. «Хотя на самом деле, конечно, не ровно десять, а от пяти до двадцати». А в другой раз Ниргал выкорчевал несколько сорняков, испугавшись, что тот может разрастись повсюду. Потом повторил то же с тундровым чертополохом. Был еще случай, когда осенний ветер поднял мощную пылевую бурю. Эти бури хоть и уступали тем, что раньше возникали южной осенью и охватывали всю планету, но изредка бывало, что сильный ветер разрывал грунт где-нибудь в пустыне и поднимал в воздух слой пыли. Вот уже несколько лет атмосфера утолщалась довольно быстро – в среднем на пятнадцать миллибар в год. Ветер с каждым годом набирал силу, и поэтому все бо́льший слой грунта рисковал быть вырванным и унесенным прочь. Пыль тем не менее оседала обычно очень тонким слоем и зачастую имела высокое содержание нитратов, благодаря чему служила как удобрение и смывалась в землю с первым дождем.

Ниргал купил долю в строительном кооперативе в Сабиси, к которому до этого присматривался, и стал часто выезжать на работу на стройках города. А у себя в бассейне он собирал и тестировал одиночные планеры-аэростаты. Его рабочая мастерская представляла собой небольшое здание с каменными стенами и кровлей из песчаника. И так он проводил время за этой работой, за фермерством в теплицах и на картофельных участках, а также за занятиями экопоэзисом в бассейне.

Он летал в Сабиси на готовых планерах и жил там в небольшой студии в восстановленном доме своего старого учителя Тарики, среди древних иссеев, которые манерой разговора напоминали ему Хироко. Арт и Надя тоже там жили, воспитывая свою дочь Никки. Также в городе были Виджика, Реул, Аннетт, все его друзья времен студенчества – и сам университет, пусть он теперь назывался не университетом Марса, а просто колледжем Сабиси. Это небольшое учебное заведение сохраняло беспорядочный стиль времен «полусвета», из-за чего наиболее амбициозные студенты уехали на Элизий, в Шеффилд или в Каир. Те же, кто остался в Сабиси, либо были заворожены таинством «полусвета», либо интересовались работой кого-нибудь из профессоров-иссеев.

Все эти люди и их деятельность вызывали у Ниргала странные и даже неловкие ощущения. Он много работал штукатуром и разнорабочим на различных стройках, которые его кооператив вел по всему городу. Ел он в рисовых барах и пабах. Спал на чердаке гаража Тарики, с нетерпением ожидая возвращения в свой бассейн.

Однажды поздно ночью он возвращался из паба, засыпая на ходу, и наткнулся на маленького человечка, спящего на парковой скамье. Это был Койот.

Ниргал резко остановился. Затем подошел к скамье. Долго смотрел на него. Иногда по ночам в бассейне он слышал, как выли койоты… Это его отец. Он вспомнил все те дни, когда выискивал Хироко, не имея ни малейшей зацепки. А его отец вот он – спит на скамье в городском парке. Ниргал мог в любой момент позвонить ему и увидеть эту яркую, живую ухмылку, олицетворяющую сам Тринидад. На глаза у него навернулись слезы, он тряхнул головой и постарался успокоиться. Старик, развалившийся на скамье. Такое зрелище встречалось не так уж редко. Многие иссеи, когда оказывались в городе, спали в парках.