пользовались полной свободой. Никого из спецслужб как-то не интересовало, что происходит в квартире члена номенклатуры. По вечерам мы читали приносимый на недолго или на подольше перепечатанный на машинке самиздат, и, как обычно, вели беседы на кухне за жаркой картошки. Вадим как раз после долгих перипетий опубликовал рассказ о почтовом вагоне, отчего был невероятно горд. Мы работали в библиотеках, лазили по знакомым, театрам, получая билеты на самые интересные спектакли от Стасика. Позже мы переписывались с ними до тех пор, пока Вера и Вадим не переехали в Мюнхен, где нашли работу на «Радио Свобода». И, как это часто бывает с новыми эмигрантами, они перестали отдавать себе отчет в том, что их письма просматривают, и сообщали о своих новых знакомствах, а каждое новое имя – это повод для допроса адресата. Татьяна Алексеевна Осоргина и другие подобные ей наши корреспонденты никогда бы так не поступили.

Мы не будем перечислять всех москвичей, даже самых милых, с которыми нас свела судьба накоротко или надолго. Это было бы слишком утомительно. Мы были чем-то обязаны каждому, и в каждом, кроме тех, кого лучше всего описывает термин homo sovieticus, мы нашли что-то уникальное, искру понимания, жест доброты. Они тоже были частью «нашей России», как и те, с кем нам не дано было никогда встретиться, или те, с кем мы встречались лишь мимолетно после многолетнего обмена письмами, оттисками и книгами.

* * *

Неудивительно – за пятьдесят лет наших поездок в Советский Союз, а потом и в Россию, при различных обстоятельствах мы столкнулись со множеством людей, в основном связанных с нашей профессией и увлечениями. И как чаще всего бывает – это были мимолетные знакомства, как говорят в России – шапочное знакомство. Мы раскланивались, обменивались общими фразами и расставались. Так бывало со многими писателями тех бурных шестидесятых годов. Мы их ценили, я писал о них книги, но как-то более тесного сближения не происходило. Лишь с некоторыми устанавливалась длительная дружба и переписка. Осталось огромное количество писем, которые теперь разложены и хранятся в нескольких больших коробках. Невозможно даже перечислить всех отправителей и адресатов. Необходимо было провести тщательный отбор.

Были и такие, к которым, несмотря на благоприятные обстоятельства, мы не решались подойти. Стасик Рассадин в одной из последних своих книг пишет, что ему предлагали встречу с Анной Ахматовой. Он не воспользовался этим предложением, подумав: «Чем я могу быть ей интересен?». То же самое удержало нас от встречи с Семеном Липкиным, прекрасным писателем и переводчиком, писавшим и переводившим в стол, человеком необычайно честным и мудрым, с которым мы познакомились на дне рождения Стасика. Это он спас долго считавшуюся утерянной рукопись «арестованного» романа своего друга Василия Гроссмана. Липкин был ближайшим другом и примером для Стасика, который постоянно рассказывал нам о нем. Он держал обиду на Аксенова за то, что тот «втянул» его и Инну Лиснянскую, поэтессу и жену Семена Израилевича, в «Мемориал» (альманах, выпущенный «без цензуры» в единственном экземпляре), что лишило их возможности печататься и заработка.

Друзья по переписке

У нас также было несколько друзей, с которыми мы не познакомились лично, но обменивались письмами, книгами, ксерокопиями (когда они появлялись), оттисками, сообщая друг другу информацию о том, что вышло интересного.

Одним из них был русист Мартин Дьюхерст, которому вроде кто-то из знакомых дал наш адрес. Он забавно писал по-русски, хотя хорошо знал язык – он был преподавателем этого языка в Глазго. При подготовке сборника русской любовной прозы мне пришло в голову, что было бы хорошо перед каждым из рассказов разместить эпиграф. Я обнаружил в одном из западных каталогов, что вышли русские пословицы и поговорки на эту тему, и попросил Мартина их прислать. Он ответил, что будет рад выслать, но сомневается, что они подойдут в качестве эпиграфов. Действительно, оказалось, что в сборнике опубликованы все пословицы и поговорки, которые не были пропущены к печати ханжеской советской цензурой. Наиболее приличной из них, которую можно повторить, было: «Генерал без звезды – что кобыла без п**ды». Они были великолепны, и мы от души смеялись сначала сами, а потом с гостями в нашей квартире на задворках улицы Новы Свят. Действительно, ни одну из них невозможно было привести в готовящемся сборнике, который вышел в 1975 году под названием «Królowa pocałunków» (Королева поцелуев). Встретились же мы на конференции в Оломоуце, а затем в Ноттингеме на торжественном симпозиуме по случаю ста семидесяти лет со дня рождения Александра Герцена (1812–1870), о котором вышла наша книга в 1975 году в серии «Живые люди» издательства «ПИВ». Еще сохранялось военное положение. Наш доклад касался отношения Герцена к событиям, предшествовавшим Январскому восстанию, патриотическим манифестациям и введению чрезвычайного положения. Профессор Моника Партридж, организатор мероприятия, финансируемого ЮНЕСКО, посчитала этот текст ненаучным, поскольку в нем было много аллюзий на происходящее, но она его опубликовала.

Мы уже упоминали об Алексее Киселеве. Мы годами обменивались письмами и книгами, а когда наступило военное положение, он прислал нам огромную посылку с продуктами и вещами, приготовленных человеком, который явно знает, что нужно в такое время: тщательно упакованная фасоль, крупы, сало, свечи, спички, носки, кальсоны и так далее. Мы были смущены и тронуты. В свое время мы также получили и от него в дар репринтное издание трехтомника Николая Федорова «Философия общего дела», которым восхищался наш общий герой – Андрей Платонов. Позднее в Москве мы, знакомые с Киселевым по письмам и фотографиям, встретились с ним лично.

У нас было два друга по переписке, с которыми, к сожалению, мы так и не встретились.

Об Олеге Григорьевиче Ласунском, библиофиле, эрудите, знатоке воронежского периода жизни Андрея Платонова, а также творчества Михаила Осоргина у нас уже была возможность упомянуть в тексте, посвященном Татьяне Алексеевне Бакуниной-Осоргиной.

Второй, о ком хотелось бы сказать подробнее, – это Виталий Семин. Данные воспоминания не носят личный характер. Нам в руки попали его повести: «Ласточка-звездочка» (1963 г., польский перевод вышел лишь в 1967), «Сто двадцать километров по железной дороге» (1964), затем «Семеро в одном доме» (1965). Особенно эта последняя вызвала бурную реакцию советских критиков, защищавших все еще обязательный соцреализм.

Семин талантливо и увлеченно описывал окраину своего родного города – Ростова-на-Дону. Хотя тема и была не нова, она была им новаторски переработана. Семин отказывается от всякой фантастики: «Мне совсем немного нужно – чтобы глаза мои всегда были открыты», – вкладывает он признание в уста своего главного героя повести «Сто двадцать километров по железной дороге». Это кредо присутствует также в его повести